Друзья решили заночевать в ближней пещере – и это было ошибкой. Летучие мыши пришли, когда стемнело, и начали отнимать у людей жизнь, словно бы люди решили взять штурмом чужую деревню. Казалось бы, сколько вреда может причинить маленькая пернатая тварь, но они рвали кожу зубами и когтями, впивались в щёки, плечи и спины и душераздирающе орали. Защититься от них в темноте было почти невозможно, бежать наружу тем паче – сорваться со склона по темноте было проще простого. Хорошо, что среди вещей был полог, шитый из прочной лосиной кожи – накрывшись им и плотно прижавшись к полу, друзья сумели дождаться утра. В довершение мыши густо загадили им все вещи – одежду, сумки, тюки. Воровато оглядываясь, Ворон руками расчистил посреди пещеры площадку, положил туда круглую, сухую как камень лепешку, сверху ломоть сала и копчёный бок чёрной рыбы, поверх уместил туесок меда, пять кусков кленового сахара и пять беличьих хвостиков, потом трижды обполз подношение, умоляя духов не гневаться.
- Раньше здесь жили люди, а теперь мертвые охраняют свои дома, - сказал он Волку.
- Ты же не веришь в духов? – удивился Волк.
- Не верю. Но похоже, им на это плевать, - огрызнулся Ворон.
…До Кугуаров идти было почти месяц вверх по течению реки. Утешало, что назад они спустятся на каноэ, но путь получился нелегким. Они нагрузили даже собак и потеряли тюк с воском и мёдом, когда Нама сорвался с крутого берега и утонул. Остальные собаки дошли прекрасно и все, кроме старой суки Ворона, были проданы вместе с остальными товарами – сильные мохнатые звери лесных племен превосходили тощих, короткошерстных псов Кугуаров. Как впрочем, и Ворон с Волком были на голову выше большинства местных жителей. Зато дети Кугуара плодились и размножались так, будто их первопредком был не горный лев, а большой белый кролик с равнин. Они строили дома из глины и камня и жили по пятьдесят человек и больше под одной крышей – а в окруженном стенами городе было не меньше сотни домов, не считая хижин из кукурузной соломы и зиккуратов, на которых Кугуары молились своим духам. Одни из них были страшно худы и, сидя у обочин, выпрашивали кусок мяса или лепешки, другие покорно служили третьим, важным и толстым, разъезжающим на парадных носилках, четвертые даже в жару носили плотную стеганую одежду, обшитые медными пластинами шапки, и не расставались с короткими копьями.
Волк смотрел на горожан во все глаза, Ворону было привычней. Он знал несколько слов на языке Кугуаров и с грехом пополам мог объясниться. За орлиные перья, мед, воск и собак удалось выручить хорошие ножи в ножнах, удивительно прочную рыболовную сеть, красные одеяла, медные браслеты со скалящимися волками, резные трубки, два мешка кукурузы, мешок фасоли, мешочек табака и две тыквы того напитка, о котором говорил Ворон. Отпив из тыквы, друг стал весел и буен, плясал на улице, пел свадебные песни, потом забился в корчах, крича, что он видит духов, и духи мстят ему. Волк не знал, как поступить, но их выручила и, скорее всего, спасла от большой беды немолодая, ярко раскрашенная женщина в красном платье. Она помогла Волку оттащить друга в её жалкую хижину, напоила больного отваром из горьких трав и до утра сидела над ним, как мать, сочувственно цокая языком и вздыхая. Не зная, как отблагодарить, Волк подарил женщине – ее звали Ти-и - последнюю припасенную шкуру бобра и туесок меда. Очнувшийся Ворон тотчас приложился к фляге по новой и, ушел в город. Вернулся к вечеру, с какой-то пестро одетой девицей, забрал свои браслеты, мешок кукурузы, выпросил у Волка его флягу и снова исчез. Ворон остерегался выходить на улицу один, но любопытство оказалось сильнее, и он отправился осматривать город. Жертвоприношение на вершине зиккурата поразило его до глубины души – он считал, что убивают только воинов, взятых на поле битвы, а не красивых девушек, разряженных в белые одежды. Расписанное чёрной и красной красками, свирепое и счастливое до безумия лицо шамана показалось Волку отвратительным. Неизвестно, были ли у Кугуаров настоящие духи, но знакомиться с ними ему больше не захотелось, и спрашивать мудрости у их служителей – тоже.
Ворона притащила под вечер другая девица – тощая и потрепанная. Она хотела остаться в доме, но Ти-и, вдохновенно бранясь, изгнала её метлой. Ни браслетов, ни ножа у друга не оказалось, зато исчез и второй мешок с кукурузой. У Ворона не хватало сил даже открыть глаза, он ворочался и стонал в углу под шкурой. Волку вдруг стало интересно – что такого в этом напитке, почему друг раз за разом доводит себя до бесчувствия. В тыкве у пояса оставалось ещё несколько глотков горькой, едкой, обжигающей рот жидкости. Сперва Волк ничего не почувствовал – только сердце забилось чаще, потом вдруг ноги и руки налились невероятной силой, сердце раскрылось – словно бы он стоял на вершине огромной скалы и смотрел в небо. Ему захотелось плясать – и он плясал Танец Большой Рыбы и Танец Солнца и Охотничий Танец и пел Длинную Песню, словно бы самая долгая ночь в году уже наступила. И он больше не боялся смерти – молодой и сильный отец танцевал вместе с ним, ласковая мать с длинными косами сидела у очага, нянча братишку, сестра обнимала его, и, пряча глаза, подносила вышитую рубаху – подарок невесты-девушки любимому жениху. «Умерла?!» вскинулся Волк. Ужаса этой потери хватило, чтобы выдернуть его из дурмана. Он лежал на полу хижины, руки и ноги болели как после дня тяжёлого похода, во рту стоял мерзкий привкус, голова разламывалась от боли. Укоризненно поглядывая, Ти-и поднесла ему зелья из горьких трав, погладила по голове горячей сухой ладонью, уводя боль, а потом на пальцах объяснила ему то, что Волк уже понял – «уходи».
Засветло он собрал пожитки в удобный тюк, спустился к реке, где толпились лёгкие лодки, обтянутые какой-то кожей вместо бересты, выменял на сеть и браслет старенькое суденышко, бросил туда вещи и посадил внутрь белую суку. Потом, чудом не заплутав в переулках, вернулся к хижине, замотал всё ещё спящего Ворона в одеяла, поклонился хозяйке, подхватил друга на руки, как ребенка, и отправился восвояси. Волк чудом не опоздал – белая сука с рычанием защищала его лодчонку от какого-то тощего чужака, люди вокруг смотрели и молчали. Пришлось пугнуть воришку ножом. И тут же оказалось, что днище приобретения дало течь, небольшую, но неприятную – похоже, владелец лодки надул чужака.
Сознание к Ворону вернулось не скоро – они проплыли полдня спокойно, потом друг стал буен, вышвырнул в реку одеяло и чудом не выпрыгнул за борт, пришлось спешно причаливать и связывать его ремнями. На ночлеге бедняга хрипло стонал и мочился под себя. К рассвету стал громко кричать, а когда вышло солнце, уже своим голосом попросил его освободить. Волк выполнил просьбу, дал другу воды, а потом нещадно выпорол теми же ремнями, которыми связывал. И пообещал, что если ещё раз увидит Летящего Ворона пьющим ядовитый и скверный напиток Кугуаров, то навсегда прекратит их охотничий союз. Устыженный друг подсчитывал потери, громко сожалея о браслетах, ноже, кукурузе и особенно табаке – в суматохе мешочек с ароматными листьями остался в хижине. Весь следующий день Ворон греб за двоих, истекая потом и бранясь вполголоса. А ночью сбежал, прихватив с собой лодку, собаку и всё снаряжение. У Волка остались нож, кремень, рыболовный крючок, старая трубка, котелок, кожаный полог, браслет и красное одеяло. Трава поутру уже белела от первого инея – до зимы оставалось рукой подать. Недолго думая, он разжег костёр и впервые за много лет по доброй воле совершил жертвоприношение, подарив духам одеяло – просто бросать в лесу вещь не хотелось, вдруг подберет кто несведущий.
До родных краёв он добрался уже по снегу – голодный, оборванный и больной. Ночевки у реки не прошли даром – Волк подхватил лихорадку и с тех пор дважды в год по нескольку дней мучился от приступов жара и болей во всем теле. В крепкую семью такого бродягу никто бы не взял, припасов и тёплой одежды у него не оставалось. Пришлось прибиться к одинокой жалкой хижине вдовы с тремя подрастающими детьми. Вечная беда – мужчина уходит из тела раньше, чем успевает поднять сыновей, а братья не могут или не желают заботиться о сиротах. Нужно две или три зимы, чтобы все они встали на ноги, но обычно хватает одной, чтобы сгинуть. Его мать сумела спасти их всех, а вот Стройная Рябина – рыхлая, болезненная трусиха – могла только ныть и жаловаться, лежа в куче грязных шкур и всякого сора. Её красивая старшая дочь этой осенью названная Та-что-ходит-легко, тоже не отличалась усердием, целыми днями возясь со своими косами, бусами и красками для лица. На приймака она поглядывала презрительно. Сыновья, ещё безымянные мальчики, едва научились стрелять кроликов и ловить рыбу, но ели уже как взрослые. Ловушки на зверя были старые, лук маленький и неудобный, сеть ещё летом выменяли на табак для матери. Даже в кормушке для птиц не всякий день появлялись крошки. Семье грозила гибель, но они, казалось, не понимали этого. Если у Волка был выбор, он поискал бы другое жильё. Выбора не осталось.
Стройная Рябина решила, что он будет делить с ней ложе – и он делил, морщась от кисловатого запаха её тела. А вот рубаху не взял и ни бус ни браслетов не поднес – за это мальчишки его невзлюбили. Нет, они слушались, как подобает младшим, и помогали ему разделывать добычу и коптить мясо над очагом, чинить лыжи, снегоступы, ловушки, точить ножи, вырезать из кости наконечники для стрел. Но ни радости ни любопытства он не читал на чумазых мордашках и ни один не пришёл похвастаться, как прочёл след или добыл большую рыбу из проруби. Долгими зимними вечерами все обитатели хижины молчали у очага, каждый думая о своем. По счастью еды хватало. В канун Долгой ночи Волк столкнулся в лесу с охотниками своего племени, среди которых был и один из его племянников. После короткого, но искреннего приветствия – оказалось, что Волка уже год как считали мертвым - он спросил, жива ли Крыло Синицы. Оказалось, жива, давно замужем, ожидает пятого сына, и уже прославилась как достойная преемница старой знахарки. «Хорошо» сказал Волк.
Ближе к весне повезло поменять медный браслет Кугуаров на полмешка фасоли – позапрошлогодней, траченной жучком, но всё же съедобной. Благодаря этому до тепла дожили без потерь. Как только зазеленели леса, Волк забрал собственноручно сделанный новый лук, половину добытых за зиму мехов, двух подростков-щенков и ни секунды не сожалея, покинул хижину. Он соскучился по просторам кочевья, запаху мокрой земли и листьев, вкусу парной печенки поджаренной на углях, мятной свежести ледяной воды из горных ручьёв. Ему нравилось видеть над головой синее небо, слышать, как мыши шуршат в траве и перекликаются совы. И лето выдалось редкостным – солнечным, в меру жарким, в меру дождливым, удивительно тихим и полным красоты. Волк не знал, как сказать о прелести капель росы на утренней паутине, грозной мощи облаков подсвеченных снизу закатом, потешных играх медвежат-сеголетков и уморительной строгости годовалого пестуна, взмахе крыльев орленка, когда он в первый раз оставляет надежную крепость родного гнезда. Он просто смотрел, и ему казалось, что душа у него всё-таки есть и душу эту лето нянчит в ладонях. Только сны беспокоили его – каждую ночь он становился птицей, то ястребом, то совой, то сварливой сойкой, то маленькой трясогузкой. И всякий раз парил над рекой, мчался против течения к городу Кугуаров, и, летая над зиккуратом видел огромное жертвоприношение – десятки девушек в белом катились по ступеням к подножию. А затем армия садилась в лодки и двигалась вниз по реке. Сон измучил его настолько, что Волк решил навестить знахарку и на мед или воск выменять сонного зелья, которое изредка дают больным. А заодно посмотреть – как сестра изменилась.
Он сперва не признал её. Годы не красят женщин – как цветы они распускаются за одну ночь и вянут за один день. Крылу Синицы повезло больше чем остальным – зубы у неё были целы, спина оставалась прямой, щеки гладкими, в смоляных волосах не блестело и десятка серебряных нитей. Из пятерых сыновей у неё выжило трое, застенчивая девочка-подросток, поблескивающая на гостя быстрыми взглядами из-под длинных ресниц, оказалась усыновленной – её нашли в пустой лодке и приняли в дом. Судя по убранству хижины, обилию мехов, богатству угощения и доверчивому вниманию малышей, муж Крыла Синицы был славным охотником и добрым человеком, любил жену и не обижал её. Поклонившись хозяевам приношением – копчёной рыбой, медом и воском, Волк чинно отведал предложенную еду, а, доев и выкурив трубку, рассказал о кошмарах, которые его мучают. Постукивая по маленькому бубну сильными пальцами, сестра выслушала его очень внимательно. А потом потребовала идти к шаману:
- Это духи пришли к тебе и принесли вещий сон. Я чувствую.
Запах птичины и груда перьев на полу у очага помнились Волку слишком хорошо. Он поморщился – шаман был или тот самый старый или его ученик. Но спорить с сестрой не стал. Хижина шамана стояла всё там же, наособицу, На колу перед ней торчал череп Громовой Птицы – могущественного шамана Красноногих, побежденного в страшной схватке шаманом Тем-кто-танцует-с-огнем. Хозяин хижины оказался молод – вряд ли он прожил на свете больше двадцати зим. Шаман был гибок и строен, как девушка, из-под кустистых бровей и мохнатых ресниц смотрел быстро и остро, словно птица бьющая клювом, и постоянно находился в движении. Волка поразили его руки – большие, несоразмерные кисти с длинными, зрячими пальцами, прикасающимися к поверхностям так, как если б шаман ничего не видел. Пока Крыло Синицы рассказывала, что снилось брату, эти пальцы играли с тонкими ремешками, перетирали табак, полировали замшевой тряпочкой костяную фигурку. Когда пришло время спрашивать – прошлись по лицу и груди Волка, прикоснулись к его глазам, замерли на висках – прикосновения были совершенно змеиными. Так касается кожи гадюка, проползая по тёплым камням, шелохнешься - ужалит. Жестом шаман велел людям сидеть тихо, раздул огонь, бросил в пламя щепоть каких-то пахучих трав, и, встав на колени, начал стучать в бубен. Не так, как Волк видел раньше – прежние шаманы отбивали такт сердца, у этого стук плясал, то убыстряясь, то почти останавливаясь. В такт вздрагивали косички с амулетами, тяжело звенело ожерелье на шее, шуршали о рубаху сухие заячьи лапки. Когда ритм взлетел до небес, шаман вдруг резко отбросил бубен и схватил голыми ладонями горсть углей из очага. Подержал с половину вдоха, отбросил, всмотрелся в свои ладони и резко поднялся, жестом же приказав брату с сестрой следовать за ним.
У вождя Спины Медведя случилась радость – младший сын добыл первого кабана. Поэтому вождь был сыт, весел и шамана слушал неохотно. Духи духами, но Кугуары в эти края никогда раньше не ходили. Зачем хозяевам желтых полей густые леса и горы, на которых не вырастишь урожай? Холодно посмотрев на вождя, шаман поинтересовался, зачем тому править мертвым племенем и кто будет сыпать зерна в птичьи кормушки, если все мужчины племени оставят тела, а женщин заберут жадные чужаки? Вождь скрипнул зубами. Крыло Сороки обратилась к Волку, попросив любимого брата напомнить мужчинам, какие знаки легли на шкуру на весеннем гадании, и какой потрепанный отряд беженцев проходил мимо них в месяц Кленов... Порешили на том, что трое юношей пойдут вверх по реке и разведают, плывут ли лодки и движется ли армия. Волк хотел идти с ними, но вождь приказал остаться.
Хижина, где он родился, уже разрушилась. Сестра звала его к себе, но Волк отказался – он не хотел видеть, как муж засыпает с ней рядом каждую ночь. Ещё две-три семьи с радостью приняли бы сильного охотника, но он решил не спешить. Время было ещё теплое – Волк натянул полог на краю поселения, сложил из коры и ветвей шалашик для барахла, привязал к кольям своих собак и стал жить наособицу. Он наблюдал, как живут его сверстники. Кто-то разбогател, стал удачлив, взял вторую, а то и третью жену и расселился большим, шумным родом. Кто-то жил в меру благополучно – с одной женой, детьми, стариками родителями, парой родственников и собаками. Кто-то отделился от отцовского очага и пробавлялся сам, кто-то вдовствовал и как водится, почти бедствовал. Сын Куницы, горбатый резчик по кости и дереву, жил один, и шаман жил один. Все кроме дряхлых стариков и больных были счастливы – в конце лета хватает еды, люди редко хворают и хлопоты в основном приятны. И никому не было дела до духов и темной пустыни смерти – сыпали крошки в птичьи кормушки, кланялись волку или медведю прежде, чем начать охоту и хоронили их кости, завернув в кусок кожи и посыпав охрой, дарили очагу ломтики мяса, клочки шкуры и кончики кос, танцевали по вечерам у костров. Приближалась пора свадеб, девушки рассыпали угольки по песку, гадая на жениха, а разряженные вдовы всё чаще проходили мимо полога, под которым спал Волк – может и небогатый, но не калека и не лентяй. Уже и хмельную брагу поставили в котлах и рубашки почти все были вышиты и родители сговорились, чьи сыновья придут сватать чьих дочек, и молодые наверняка пошептались, кто кому мил. Но за три ночи до первой Ночи Костров примчались охотники – пошёл дым. С юга, где жили свирепые Кугуары, до предгорий зажглась череда сигнальных костров. Разведчики успели вовремя.
Вместо того чтобы расписывать лица и украшать лбы вышитыми повязками, воины брили головы, точили ножи, проверяли луки и подбирали новые тетивы. Женщины паковали вещи, надеясь пересидеть в лесах. Дети постарше работали вместе со взрослыми – мальчики возились с оружием, девочки хлопотали рядом с матерями. И только малыши носились между хижин, оглашая солнечный воздух восторженным визгом. Волк думал полдня, а потом пошел к Спине Медведя рассказать о пещерах в предгорьях. Там можно было разместить всё племя – в тесноте, да не в обиде. Вождь странно посмотрел на него, но времени размышлять не оставалось. Собрали всё, что можно было унести, нагрузили собак, часть припасов зарыли в лесу, хижины бросили. И пошли в предгорья – медленно, племя отвыкло переселяться. Шаман, даром что был тяжело нагружен, шел впереди, щурясь на горизонт, нюхая воздух и временами ощупывая дорогу то пальцами то тонким резным посохом. В пещеру он тоже отправился первым, один. Всю ночь оттуда доносились приглушенные завывания, стук и грохот, на рассвете шаман вернулся исцарапанный, словно дрался с дикой кошкой и сказал, что можно подниматься наверх. Но чтобы никто даже в шутку не тронул ни единой летучей мыши, ни живой, ни мертвой и не брал себе никаких вещей, если что-то найдет в пещерах.
Спина Медведя самолично осмотрел всю тропу, размечая где будет засада, а на следующий день оставил за себя Молчаливого Барсука и с двумя сыновьями, несшими за спиной тяжелые тюки, исчез из пещер. Шаман тоже пропал – пару раз Волк видел его высоко в горах, скачущим с утеса на утёс. Потянулись трудные дни осады. Людям, привыкшим жить со своими в уютных хижинах, оказалось трудно в пещере, где ни от кого не отгородишься. Начались ссоры, собаки грызлись между собой, дети дрались, матери разнимали их шлепками и подзатыльниками. Угнетало безделье – немногим молодым воинам разрешалось спускаться вниз по тропе, поискать свежего мяса, остальным было нечем себя занять. Действовали на нервы бесшумные мыши, пролетающие мимо людей, мало что не касаясь их кожистыми крыльями. Вечерами танцевали у огня, но и танцы не радовали. С каждым днем стены давили все больше, и вскоре стало ясно, что зиму в этом убежище племя не переживет.
Вождь и шаман вернулись в один и тот же день. Кугуаров шло вчетверо больше, чем людей в племени, считая женщин, стариков и детей. Они высадились в пяти днях пути, смешали с глиной племя Ежей и двинулись на восток – похоже их вел кто-то знающий местные края. Вождю удалось отыскать стойбище Красноногих и убедить их старейшего, что когда всех мирных соседей вырежут, про непокорных воителей тоже не позабудут. Они заключили союз, обменялись дарами, сыновья вождя остались у союзников как заложники на случай предательства. У шамана тоже что-то было за пазухой, но он молчал как всегда, только нехорошо улыбался и шевелил пальцами, играя у костра с тенями.
Уныние как рукой сняло. Началась подготовка к битве. Люди собирали камни и подтаскивали их на карнизы, нависающие над тропой. Стало ясно, что без помощи матерей и сестер не обойтись – мужчины будут заманивать и стрелять, женщины и подростки – сбрасывать валуны на тропу. В пещере оставались лишь старики и маленькие дети. Все трудились быстро и молча. Женщины постарше готовили и раздавали еду, смазывали барсучьим жиром неизбежные ушибы. Крыло Синицы хлопотала едва ли не больше всех, глядя на неё, Волк ещё раз вспомнил свою мать. Сам он готовился быть в передовом отряде – как один из опытных, ловких и отважных бойцов. Им надлежало встретить Кугуаров незадолго до начала подъема, развязать бой и раззадорить вражеских воинов, чтобы те за ними погнались. Один из старцев пожертвовал ради этого драгоценную редкость – вытертую, облезлую шкуру кугуара. Её истыкали стрелами, изваляли в грязи и вниз головой надели на палку, чтобы враги увидели и разозлились ещё сильней. Почему-то Волк думал, что погибнет в будущей битве. Вещие сны редко приходят зря, за предвидение полагается плата. Даже если духов и нет на свете...
продолжение следует
Journal information