В тишине
Пыль осела. Глеб в ярости пнул пустой баллон, потом запрыгал, затопал ногами по красно-бурой поверхности. Скафандр глушил звуки, но человеку казалось – морозный воздух звенит. А пыль поглощает шум. Как поглотила «тележку», как сожрала планетоход с товарищами. Капитан Добрынин опаздывал на два с половиной дня и два дня как пропал со связи. Контакт с Землей оборвался ещё раньше.
Полетная миссия казалась простой – приземлиться на Сирин, взять пробы, вернуться. Образцы грунта и хрупкие ветки «колючек» уже лежали в контейнерах. Оставалась проба воды. До соленого озера сто километров – дорога на день. Куда могли деться люди?
У пилота был выбор – запустить второй планетоход и проверить маршрут, или поднять корабль на орбиту, вывести из системы, бросить в гиперпрыжок к Солнечной. По уставу полагалось лететь. Выждать пять дней, оставить пищу, топливо и кислород на месте базы и отправляться на Землю – один корабль был ценней пяти жизней. Все космонавты прошли подготовку на симуляторах, все знали, как поступить. Он тоже знал.
«Капитан бы не бросил! Не бросил…» - как заведенный твердил про себя Глеб. Он понимал - Добрыня собрал бы выживших и нажал «старт». Но верить этому не хотелось. Ярость растаяла, осталась бессмысленная тоска. Пнув баллон в последний раз, Глеб пошел по протоптанному маршруту – проверять ловушки, снимать показания с датчиков. С глухонемой рацией дальней связи он повозится вечером.
Большая луна показалась из-за скалы, подсветила барханы. Пыль лежала крупными складками, словно сумасшедший портной разбросал по чужой планете куски мятого рыжего бархата, усыпанные репьями колючек. Пыль не двигалась, не шевелилась, но оказывалась везде – в колесах, подшипниках, сочленениях манипуляторов и скафандров. Казалось, она проникает даже в тарелки, липнет на кожу после душа, оседает на простынях. Дважды за эти дни Глеб проверял герметичность – все в норме. Но железистый едкий вкус пыли мерещился всюду.
Ночь за ночью космонавту снился один и тот же кошмарный сон – планетоход возвращается. Пыльный корпус, мятая обшивка, погнутая антенна, треснувшее бортовое окно. С неслышным скрипом отходит дверь, появляется капитан Добрынин, салютует вскинутым кулаком. За ним вышагивает силач Мгелашвили, торопится улыбчивый доктор Антон, выскакивает пружиной упрямый спорщик Лёнчик Лурье, и последним биолог Саид – полшлема забито неуставными кудрями. Они обнимаются, хлопают друг друга неуклюжими рукавицами по плечам. Щелкает кнопка связи.
«Мы задержались, старик» говорит Добрыня. «Планетоход попал в пыльную бурю, пришлось переждать». Глеб видит широкоскулое, радостное лицо капитана и с ужасом понимает – на Сирине нет пыльных бурь, тут вообще не бывает ветров. Он пятится, нащупывая плазменный резак на поясе, спотыкается, опрокидывается на спину, беспомощный как перевернутый жук. И просыпается…
Пот противными струйками потек по лицу космонавта. Пока не вернешься в корабль – не сотрешь. Приборы были в порядке, пестрые анализаторы неутомимо мигали, данные не менялись – на этой проклятой планете никогда ничего не меняется. В мутном небе ни звездочки, только тусклая луна медленно ползет вверх.
Три ловушки были пусты. Четвертая равномерно светилась. В контейнере за прозрачным стеклом извивался песчаный червь – бледно-розовый, длинный червь с плоской как у змеи головой. Два десятка таких уже плавало в емкостях с формалином. Пожав плечами, Глеб вытряхнул ловушку прямо в пыль и быстро перенастроил сенсор. А теперь мы вернемся в корабль, скушаем тюбик бифштекса, тюбик пюре из шпината, глотнем кофею для бодрости – и за рацию. Не доходя до шлюза, Глеб обернулся – ему вдруг показалось, что ловушка осталось открытой.
На бархане, неспешно поедая червя, сидел какой-то зверек, покрытый короткой и очень густой бурой шерстью. Внимательные глазки смотрели прямо на человека, длинный нос шевелился, пышный хвост двигался вправо-влево, поднимая легкие клубы пыли. Удивленному Глебу показалось, что он слышит встревоженное «пф-пф», но это была иллюзия. Осторожно, как мог, космонавт щелкнул камерой записи, сделал шаг, другой, третий, приближаясь к маленькому хищнику. Ещё немного и до лоснящейся шерсти удастся дотронуться…
Зверек не стал дожидаться – подпрыгнул, распушив хвост, оскалил клыки и прыснул прочь – только цепочка следов зазмеилась по красной пыли. «Вот паршивец!» ухмыльнулся про себя Глеб. Рядом с ловушкой осталось несколько бурых шерстинок, космонавт осторожно подхватил их манипулятором. Потом заснял следы и, то и дело, оборачиваясь, вернулся на корабль – казалось, что зверек следит за чужаком из-за бархана.
Часа два ушло на безнадежную войну с рацией. На сон грядущий Глеб пролистал устав – никаких исключений. Признаков разума зверек не подавал, значит, был обычным биологическим материалом, пригодным (и необходимым!) для изучения. За оставшиеся два дня надлежало изловить хотя бы одного малыша, препарировать и запечатать в контейнер.
Ночь прошла без лекарств и кошмаров. Вместо мертвых товарищей Глебу снился чудной пушистик – он сворачивался в ногах постели, старательно умывался, бегал за мячиком, смешно потряхивая хвостом – совсем как кот. Малыш сердился «пф-пф» и потешно урчал, поедая мясное пюре из тюбика. Бурая шерсть на ощупь оказалась неожиданно жесткой, длинный язык шершавым, нос холодным и мокрым, как у собаки.
Когда запищал будильник, Глеб открыл глаза, медленно улыбаясь, и вдруг вскочил. Одеяло в изножье было примятым и теплым, к белому флису пристало несколько бурых шерстинок. …Даже если предположить, что зверек смог пробраться сквозь шлюз, и датчики на него не сработали, насыщенный кислородом воздух выжег бы ему легкие. Значит, галлюцинация. Обстоятельная, масштабная, проистекшая от страха и одиночества. Ишь ты… Как по тревоге моментально вскочив в скафандр, Глеб помчался к ловушкам. Цепочка следов никуда не делась и мерзлая, плоская голова червяка лежала поодаль. На хитине четко виднелись следы зубов.
Глеб закрылся в лаборатории, запечатав двери магнитным замком, и на полную громкость врубил музыку. До боли в глазах он всматривался в окуляр микроскопа, разглядывал строчки цифр на дисплее, считывал показания. Если это бред, то воображение могло бы нарисовать и следы, и шерсть и самого зверька. Но химический состав шерсти или слюны вообразить невозможно. Или у него истинная галлюцинация – справочник говорит, что придуманный черт садится верхом на настоящий стул. И никакой связи с Землёй и ни слова от командира. …Завтра к вечеру у Добрыни с парнями кончится кислород… Остается действовать по уставу.
В две соблазнительно приоткрытых ловушки Глеб положил червей, в третью, криво усмехнувшись, - початый тюбик бифштекса. Космонавту хотелось понаблюдать за охотой, но до старта оставалось чуть больше суток, а работы – за шестерых. Глеб трудился истово, изматывал себя, чтобы не думать. На Земле он давно бы уже сорвался, а здесь не имел права. Из наушников гремел Бах – к чертям тишину!
Сигнала Глеб конечно же не услышал, заметив только мигающий сенсор. Он почти опоздал – две ловушки были пусты. В третьей сидел зверек. Старательно высовывая язык, он с блаженным видом выедал тюбик. Закрытая дверца не пугала его. И человек не испугал – малыш прижал к плексигласу четырехпалые лапки, облизнулся, благодарно потерся о стекло мордочкой и вернулся к прерванному занятию.
По уставу полагалось нажать на синюю кнопку, заполняя контейнер аргоном. Инертного газа должно хватить для безболезненного умерщвления добычи. С заливкой формалином лучше не рисковать – достаточно заморозки, чтобы довезти объект целым и невредимым. Все-таки первое космическое животное – бактерии, черви и марсианские пауки не в счет… Глеб медлил, наблюдая за трапезой бурого мясоеда, за любопытным, вытянутым, как у ежа носом, за проворными лапками и мельканием языка. И это живое, теплое, превратится в пронумерованный, взвешенный и измеренный кусок белка? К черту устав!!!
Космонавт открыл дверцу ловушки. Зверек вспрыгнул ему на плечо, пытливо заглянул в глаза, легко соскочил вниз – только лапы замелькали в пыли. «Погоны снимут», подумал Глеб и поспешил в ангар. Один корабль бесспорно ценней пяти человек – если смотреть с Земли. А здесь есть друзья, и они могут быть ещё живы. Вывести второй планетоход оказалось минутным делом.
Водитель из Глеба получился не лучший – с лабораторией и оранжереей он справлялся куда толковее. Перескакивая через трещину в красной земле, космонавт чудом не сорвался вниз, зарядов аккумуляторов оставалось часов на шесть – не проверил.
Первый скафандр Глеб разглядел подле каменистой гряды, в сорока километрах от базы. Пыль припорошила серебристый металл, к горизонту тянулись следы – кто-то волок сюда тяжелый неуправляемый груз, а потом плелся назад, оставляя следы башмаков в рыхлом грунте. Глеб втащил скафандр в планетоход, сменил воздух и откинул колпак гермошлема. За плексигласовой пластиной улыбалось живое, измученное лицо.
Биолог Саид не мог пошевелиться – злая пыль забила сочленения скафандра, разъела «суставы». Их планетоход перевернулся и намертво застрял в рыжей липкой грязи, рация не работала. Добрыня приказал идти пешком, взяв баллоны с кислородом. Через три часа пути у Мгелашвили отказали ноги. Следом встали и остальные – все, кроме капитана. По уставу уцелевший должен был отправиться на корабль. А Добрыня, выбиваясь из сил, тащил их по одному, следил за кислородом и водой, вычищал пыль из отводных трубок. Он знал, что время кончается... Пыльные бури? Ты что, приятель? На Сирине вообще не бывает ветров.
Обессилев от радости, Глеб не сразу тронулся дальше. Он откинулся в кресле, жадно слушал пылкую болтовню истосковавшегося по человеческой речи биолога, машинально тер пальцами кнопки пульта. Потом вдавил рычаг до упора. Окутанный пылью планетоход пополз вверх, через круглую спину холма, по вымощенной человеческими следами дорожке. С гребня холма Глеб увидел, как человек в скафандре, пошатываясь от усталости, тащит другого, неподвижного и беспомощного – вперед, только вперед!..
Бурый зверек сидел на камне и ел червя.
Journal information