Проходную украшал ржавый амбарный замок. Одинаково серые здания цехов выглядели нежилыми, кирпичная кость трубы таранила низкое небо, растрескавшийся асфальт пятнали древние лужи. Пара насмешливых галок оседлала березу и перекрикивалась противными голосами. И ни единого человека вокруг, даже собаки не лают.
- Сторож где? Где сторож, я вас спрашиваю?
От безнадежности Акимушкин пнул ворота, посыпались хлопья краски, что-то скрежетнуло. Холера! Договаривались же – приезжаю к десяти, фотографирую здания, делаю схему, беру документы, и к четырем назад в Москву. А подать сюда господина директора! …Аппарат абонента временно недоступен. Похоже, здесь связь не ловит. Ну и глушь!
Вдоль забора тянулся сосновый лес, редкие поначалу деревья смыкали кроны в пяти шагах от строений. Вдалеке в корпусах химкомбината что-то лязгало и гремело, но туда идти не имело ни малейшего смысла. Инвесторов интересовал арматурный завод, а производство клея вкупе с резинотехническими изделиями им даже даром не требовалось. На кону стояла миллионная сделка, комиссии за неё хватило бы рассчитаться с долгами и купить новенький «сапожок» взамен украденного летом в Анапе. Машинально Акимушкин потянулся рукой к фотосумке – все на месте. Если с казенным «Марком» что-то случится, век не расплатишься! Может через забор махнуть? Или махнуть рукой, отзвониться Марьяше с вокзала и вернуться домой, в уютную теплую квартирку на Фестивальной, к ахатинам, кофеварке и музыке, устроить себе выходной?
- Заблудился, парень? Немудрено – места знать надо.
А вот и сторож. На редкость аккуратно одетый дедок, с резной тростью и орденской планкой на пиджаке, гладко выбритый, кажется даже наодеколоненный. Откуда он вышел? Какая разница!
- Здравствуйте наконец-то! Договаривались на десять утра, а уже восемнадцать минут одиннадцатого. Открывайте скорее, я сегодня, знаете ли, хочу домой уехать.
- Ааа, так тебе на завод нужно? Это, гражданин, не ко мне, это к Борисычу.
- И где искать вашего Борисыча? – свирепо осведомился Акимушкин.
- Где-где, - осклабился дедок, сверкнув зубом. – В запое конечно. Он как позавчера начал, так по сю пору остановиться не может. И ключи от цехов у него. У меня только от проходной.
- Послушайте, уважаемый… как вас величать? – Акимушкин с надеждой посмотрел на собеседника.
- Бернардыч. Владлен Бернардыч, смотритель заводского музея. А ты кем будешь?
- Валерий Акимушкин, агентство «Эйдос». Представляю интересы инвесторов СтройПромКапитал…
- Покупать завод что ли будут? – перебил дедок.
- Если партнеры одобрят – да. Подремонтируют и запустят предприятие заново, арматура, знаете ли, ходовой товар.
- Хорошее дело. Завод который год стоит, а работы у нас в Алешине и так кот наплакал. Знаешь сколько ему лет?
- Кому? Городу?
- Городу шестьсот с лишком. Заводу вскорости триста лет стукнет. Триста лет он работал, железо давал, чугун, трубы, пользу приносил людям. А теперь… - Бернардыч безнадежно махнул рукой. – Хочешь глянуть, Валерий Акимушкин, как здесь все было?
- С огромным удовольствием, Владлен Бернардыч.
И просить не пришлось! Повозившись с замком, хранитель музея открыл проходную и жестом пригласил гостя следовать за собой, в пыльную темноту. Запахло нежилью, затхлыми тряпками, кто-то порскнул прочь, стуча коготками по каменным плитам, кто-то шумно вспорхнул к потолку. Под ногами хрустнул осколок стекла, Акимушкин чуть не упал и выставил вперед руки – разбить камеру он боялся куда больше, чем разбить нос.
- Погодь, парень, сейчас наладим, - бормотал Бернардыч, шаря рукой по стене. – Да будет свет!
Затрещали люминесцентные лампы, холл озарился мертвенным сиянием. А тут не так и страшно. Пара треснувших стекол, перевернутое кресло зияет нутром, кое-где потрескалась штукатурка, но даже на капитальный ремонт не тянет – косметика.
- Вы позволите, я поснимаю здесь интерьеры?
Со вспышкой, сойдет – художественность не требуется. «Марк» конечно не «сороковка», исо у него дай боже, но пусть все выйдет четенько, тип-топ.
- Нам сюда, парень. Смотри, вот моя вотчина.
Боковой коридор, обитая дермантином дверь с табличкой, зал с двумя рядами витрин. Фотографии, макеты, образцы. Фрагмент чугунной решетки шального литья, с бутонами роз, ветками и колючками. Надгробный памятник маленькой балерине, фигурный рукомойник с медвежатами на крышке, паровозный котел, ручная граната. Черно-белый, покрытый кракелюрами снимок - взвод рабочих под развернутым флагом. Еще один - немцы расстреливают парнишку у заводской стены. Красный бархатный вымпел победителя соцсоревнований. Макет АЭС, до жутиков настоящий. Заводской санаторий, детский сад, кооператив – семьи въезжают в новенькие квартиры. Парадный альбом «260 лет заводу», праздник на городской площади, оркестр, транспаранты, счастливые молодые лица. И все.
- Трех хозяев завод поменял, одно слово – хозяева. Распродали, раскрали все что могли. Люди поразбежались, печи потухли, в подвалах крысы кадриль танцуют. В музее год как живого человека не было. Город пустеет – нет завода, нет работы, нет дела.
- И денег нет, - рассудительно вставил Акимушкин.
- Деньги не главное, ради дела и поголодать можно. Мой отец завод после войны подымал – в опорках ходил, сухой хлеб жевал. Я, парень, тоже не за горы золотые вожусь с музеем… Эй, а ну спрячь бабки – здесь тебе не паперть, и я не босяк!
Смущенный Акимушкин убрал в карман сотку.
- Не сердитесь, Владлен Бернардыч, я ж от души.
- Молодо-зелено! С кем ты там бишь договаривался помещения осмотреть? Погоди-ка.
На столе возвышался драбант времен очаковских и покоренья Крыма. Даже в детстве Акимушкин видел такие телефоны только в кино – чугунная подставка, черная трубка, похожая на гантель, скрипучий, с трудом проворачивающийся диск. Кашлянув для приличия, Бернардыч набрал номер.
- Алло, товарищ Измайлов? Да, я, с завода. Как поживаете, как супруга, как внучка? Тут до вас человек из Москвы приехал по важному делу. Даю трубочку!
Через пять минут все решилось – насколько вообще могло решиться. Экстренно отыскать Борисыча и ключи не представлялось возможным, план-схемы все ещё не подготовили и оценку не провели. Зато дорогому гостю предоставили номер в профилактории «Жалка», отдельный номер, с душем и завтраками, чувствуйте себя как дома. Сейчас подъедет машина. И приносим извинения за возникшие неудобства!
Аккуратно положив на подставку тяжелую трубку, Акимушкин шумно выдохнул. Темнят, жучилы, ох темнят. Неужели других покупателей отыскали или цену поднять надеются? Пусть не надеются, дороже денег не получат. Развели, знаете ли, бизнес по-русски! Пора Марьяшу порадовать, пусть головой пошевелит.
Агентство «Эйдос» состояло из четырех человек – генеральной (и гениальной порой) директрисы она же менеджер по продажам, развитию и пиару Марьяны Липкиной, ветхого и безошибочного юрисконсульта на телефоне Арона Яковлевича, выездного агента Акимушкина и сурового клининг-менеджера Фатимы. За годы работы случалось разное, но с такой сделкой «Эйдос» сталкивался впервые. И заключить её следовало любой ценой, даже если придется пустить корни в дряхлом Алешине.
Деньги Акимушкин все же оставил – незаметно сунул бумажку под пресс-папье. С Бернардычем попрощался тепло, поблагодарил, пообещал заходить – минимум ещё раз они наверняка увидятся. Пустой холл и вправду пересекали цепочки крысиных следов. А за воротами уже накрапывал дождь – такой же серый и беспросветный, как город.
Из-за поворота нарисовалась немолодая черная «Волга», молчаливый водитель открыл дверцу и впустил пассажира. Профилакторий не обманул ожиданий, от ворчливой вахтерши на входе и тусклого коридора до хромоногой мебели и тонкой струйки теплой воды в душе. Впрочем, надо отдать хозяевам должное – бельё постелили свежее, не забыли ни мыло, ни полотенце, ни рулон туалетной бумаги. И завтрак подали свежий – детсадовский жидковатый омлет, бутерброд с сыром, местный йогурт и кружка напитка, заявленного как кофе. Халява, плиз!
Уединившись в номере, Акимушкин перезвонил Марьяше – в черте города телефон заработал. Директриса приняла новость стоически, пообещала успокоить инвесторов и потянуть время. А вот тебе, драгоценный Валера, светит увязнуть в болотце – и без лягушки не возвращайся! Иначе сам понимаешь, кризис, придется сокращать штаты, затягивать пояса. Представив себе Марьяшу, затягивающую ремешок на выразительном крупе, Акимушкин невольно хихикнул – директриса отличалась мощными габаритами. И уволить она его не уволит, другого дурака не найти. Но посидеть в Тьмутаракани придется до второго пришествия. Эх, коньячку бы… но откуда здесь приличный коньяк?
Телевизор в номере был, но включать его не хотелось – Акимушкин терпеть не мог «чертов ящик». Зато вайфая не завезли и к фейсбуку не подобраться, придется идти в центр, искать сигнал. Акимушкин разложил барахло, проверил кофр и выложил все лишнее. Вещей немного – по старой журналистской привычке в рюкзаке лежали рубашка, свитер, смена белья, зубная щетка и паста. А вот камеру лучше не оставлять. Что ж, познакомимся с городишком поближе.
Дождик едва накрапывал, но транспортом здесь и не пахло. Если верить планшету, идти следовало по шоссе, вдоль забора и череды бесконечных луж. Кое-где громоздились неопрятные дачные домики с чахленькими заборами и облезлыми крышами. Старая яблоня натрясла на асфальт груду желтых, пахучих и никому не нужных яблок. Протрюхал мимо грузовичок, просвистел бравый селянин на мотоциклете с коляской, мелькнула новенькая маршрутка, прошествовала шумная собачья свадьба – и опять тишина. Как здесь люди живут?
До улицы Ленина пехом оказалось минут сорок. Невысокие домики пестрого кирпича, размокшие биллборды, удивительно жалкие вывески «модных салонов» и кредитов на час. Под навесом у магазина расселись бабушки, продают кто во что горазд – ведерко опят, банку огурчиков, самовязаные носки. У забегаловки курят небритые работяги, пускают по кругу бутылку с чем-то мутным и резко пахнущим. Длинноногая провинциалочка косолапит на каблучках по переходу, потряхивает кудрями, крутит фигурным задом, компания пацанов заунывно матерится ей вслед. Театр «Приют Мельпомены» приглашает на премьеру - «Новый Гамлет» по мотивам Шекспира. Хромоногий перекошенный мужичонка торгует газетами, «Алешинские новости», надо же. И редакция в двух шагах – даже в окошко глядеть не надо. Наверняка пяток прокуренных до потолка кабинетов, запах краски, водки и потных, стареющих тел, подборка засиженных мухами вырезок на стене. В штате усатый главред, ещё помнящий директивы ЦК КПСС, толстяк фотограф, тайком снимающий юных дурочек голышом, желчный бессребреник корреспондент и пубертатное дарование с большими надеждами – все посылают его за водкой, а сопляк мечтает о карьере Познера или Листьева. Помним, как же. Незабываемо, мать его.
В кафе под нежным названием «Лира» пахло скукой и пережаренным луком. Есть здесь Акимушкин не рискнул, заказал бутерброд с заветренной колбасой и соточку коньяка, дешевого и ядреного, продирающего до костей. Тепло разлилось по телу и на душе стало немного легче. Толстобокая продавщица умильно посматривала на гостя, подперев подбородок руками, на наманикюренных пальцах поблескивали золоченые кольца.
Мельком Акимушкин глянул на себя в стекло витрины. Мужик как мужик – крепкий, подтянутый, пышноволосый, джинсы ладно сидят и ботинки пока приличные и часы хороши – настоящий Лонжин, остатки былой роскоши. Да, не юноша, но и седины в бороде немного и женщины ценят зрелость – все, кроме Катьки. Екатерины Малой, Катюши, Катича, бывшей любимой жены... Поехали дальше, дружище – день большой и город не маленький.
Кварталы хмурых пятиэтажек и маленьких гаражей, детские площадки времен перестройки и унылые скверы вскоре закончились вместе с тучами, сонное солнце выглянуло в просвет облаков. Большой мост разделял город на две половины, словно бы отсекая старое от нового. Ветхие брежневки сменились обнищавшими улицами старого города. Когда-то Алешин несомненно мог похвалиться своеобразной провинциальной прелестью. Купеческие хоромы и барские усадьбы соревновались в этажах и колоннах, деревянные домики щеголяли искусной резьбой, похожими на кружевные воротники наличниками, узорными флюгерами. Нынче же сложная сеть потеков и трещин, надстроек и пристроек, бездарных вывесок и рекламных щитов изуродовала здания до неузнаваемости. На берегу Оки блестела во все стороны церковь – судя по барабанам и апсидам век шестнадцатый. Была когда-то беленой с синими куполами, но шаловливые ручки реставраторов надели на старый храм новое платье с модной золоченой отделкой. Руки бы им поотрывать!
Единственное на город интернет-кафе с нормальным выходом в сеть нашлось в Комсомольском торговом центре. С парадной Советской улицы Акимушкин вывернул на узкую Ильинку. Трехэтажный кирпичный дом с острой крышей и фигурными решетками на окнах сохранился совсем неплохо – вот только местный гений рекламы прикрутил к фасаду огромный стул, с которого уже облупилась краска. Следующие два здания обрушились внутрь, фасады уже поросли травой и молодыми рябинками. В тени руин приютился мраморный фонтан с пухлой русалкой, обнимающей рыбу. Фонтаны судя по всему пользовались популярностью у местных архитекторов – по дороге Акимушкин насчитал их не меньше пяти и ни один не работал. Пожелтевшую от времени чашу наполнил дождь, воду покрыла россыпь красных и пестрых листьев. Маленькая старушка в длинном пальто и голубом под цвет глаз платочке любовалась фонтаном, предвечернее солнце очертило её сияющим ореолом. Акимушкин обомлел.
Тихо-тихо, чтобы не спугнуть случайную добычу, он расстегнул кофр, повесил на шею тяжелый «Марк», навел объектив – слава богу, длиннофокусник достает. Кадр! Есть! С ума сойти… Каждый волосок, каждая морщинка, каждая латунная пуговка на пальто прорисованы четко, фон размыт, тени прочерчены. И лицо – иссеченное временем, обветренное, загорелое, бесконечно усталое и в то же время сияющее безмятежным осенним покоем. Словно душа старого города, смиренно уходящего в небытие.
- Здравствуйте! Извините пожалуйста, можно вас сфотографировать? – спросил Акимушкин сиплым голосом.
- Добрый день! Вы ко мне обращаетесь, молодой человек? – у старушки оказался звучный, хорошо поставленный голос. – Чем обязана такой честью?
- Вы редкостно красивы, - честно признался Акимушкин. – В этом свете, в этом ракурсе, в этих фактурных развалинах вы просто бессовестно хорошо выглядите. Согласны?
Старушка покачала головой:
- Мне кажется, ваша просьба запоздала – на много-много лет. Что красивого в старости?
- Посмотрите! Пожалуйста посмотрите, - взмолился Акимушкин и развернул к модели экран «Марка». – Вот прорисована фактура платка, глаз синеет, прядка на щеку выбилась, листочек к пальто прилип – все как надо. Вы красивы как осень, простите мою банальность. А за осенью всегда приходит весна, начинается новая жизнь.
- Заблуждаетесь. Красота в простоте, в легких шагах и звонком смехе, в бутонах и всходах, в нежных листочках. Тот, кто глядит на кладбище, видит смерть. И ничего кроме смерти. Не стоит обманываться и обманывать зрителя, молодой человек.
- Знаете ли… Как вас звать? Баба Аля? Ни за что! Александра Даниловна? Очень приятно, Акимушкин. Так вот, Александра Даниловна, я учился снимать давно, ещё на пленку. Нам, молодым фотографам не разрешали снимать детей и стариков. Знаете, почему?
- Нет, понятия не имею, - наконец-то улыбнулась старушка.
Есть! Заговариваем! Сейчас раскроется…
- Дети и старики – лучшие модели. В ребенке снимаешь будущее, в человеке пожившем – прошлое, мудрость, ясность. На лице написано все – как вам пришлось нелегко, как вы радовались, что поняли, что потеряли и что нашли. У Родена есть замечательная скульптура - «Та, что когда-то была прекрасной Ольмиер». Обнаженная, иссохшая, старая женщина, внутри которой видна очаровательная задорная девочка. Позвольте – я покажу вам вас!
Бледные, покрытые морщинами щеки порозовели, голубые глаза распахнулись навстречу, засияли весенним мокрым асфальтом. Дрожащими пальцами старушка пробежалась по пуговицам пальто, поправила волосы и платок.
- Вы прекрасно выглядите, - успокоил модель Акимушкин. – Зеркала у меня нет, но камера все видит. Полюбуйтесь.
При виде своей озадаченной физиономии на экране Александра Даниловна рассмеялась как девочка. И позволила делать с собой все что угодно – кружить, сажать на край мраморной чаши, осыпать листьями, даже распустить волосы, щедрое серебро, спадающее почти до земли. Вдохновенный Акимушкин кружил коршуном, поднимался на уцелевший пролет лестницы, ложился спиной на щебенку, ловя ракурсы. Он давно не снимал для души. И чувствовал, хмелея от радости – съемка выйдет неподдельной, неподражаемой. Ещё лицо крупным планом, ещё профиль в контровом свете, ещё кленовый лист в петлице рядом с винтажной пуговицей. Готово!
Выжатый как лимон Акимушкин уселся на поваленный ствол тополя и стал перебирать кадры в камере, отсеивать самые неудачные. Света ещё часа три и охота сегодня принесет богатую добычу – если не снимать долго, восприятие обостряется, как у курильщика, разлученного с табаком. А места на карточке на пятьсот кадров и треть ресурса аккумулятора уже ушла. Не подведи, «Марк»!
- Александра Даниловна, куда присылать фотографии? Александра Даниловна!
Ни следа седой женщины, ни ниточки от пальто, ни толики запаха сладковатых духов. Застеснялась все-таки, или устала и ушла по-английски. На часах три пятьдесят. Город заждался – вперед, товарищ фотограф. Когда ещё тебе в руки попадет такая техника, такое изумительное стекло. Что у нас за поворотом? Знаете ли…
Деревянный усадебный комплекс из почерневших от времени бревен. Четыре острые башенки, украшенные грифонами и головами химер на водосточных трубах. Хрипучие башенные часы с ажурными стрелками. Фонтан в парке – маленький фавн пьёт из раковины, тонкая струйка воды стекает по черной бронзе. И голубь, искристо-белый голубь подлетел утолить жажду, поскользнулся на мокром металле, распустил крылья под солнечными лучами. Веснушчатая девчонка лет четырех прижалась носом к стеклу, смотрит в пыльное окошко, улыбается солнечному лучу. Пожилой работяга выудил пескаря, держит рыбу в неловких грубых ладонях. Кадр и готово.
Березы столпились вокруг чудом уцелевшего барского дома с греческими колоннами, на крыльце солдат обнимает свою подругу. Худой парнишка ведет по одноэтажной улице большого коня с роскошной, летящей по ветру гривой. Рыжий кот с рыжей кошкой сели рядышком на резном подоконнике, трутся мордами друг о друга. Гроздь рябины упала на брусчатку мостовой позапрошлого века. Мозаичное панно обещает «скоро мы будем в космосе». С черного обелиска смотрит смешливый танкист, проживший на этом свете двадцать неполных лет. На скамейке у старого дома счастливая женщина нянчит младенца, показывает ему свиристелей и воробьев. Грузный немолодой священник возится в церковном саду, собирает осенние розы, пряча улыбку в бороду. В окне салона белокурая парикмахерша колдует над чьими-то непослушными локонами. В окне автобуса две сестры, сдвинув головы, жарко спорят. Деревянная лодка отчалила прочь от берега, повезла на ту сторону маленькую семью. В закатном солнце играют брызги фонтана на привокзальной площади. Вспыхнули фонари на огромном длинном мосту. Все! Карточка заполнена.
Пальцы слегка дрожали, молния рюкзака поддавалась с трудом. Но светить кофром на темнеющих улицах Акимушкину не хотелось. Дорогу он запомнил с первого раза и спустя четверть часа уже был в немноголюдном торговом центре. Как обыкновенно в провинции магазины закрывались к шести часам, но кафе работало до одиннадцати. Шумные пацанята гоняли монстров и танки, перекрикивались, договариваясь о совместных атаках и рейдах, заливисто материли чудищ, врагов и друг друга. Невозмутимый Акимушкин занял машину в углу зала, заказал безвкусный хотдог и на удивление приличный кофе, вставил карту в кардридер, скачал съемку и тут же переправил её на облако. Обработки не на один день и не на два – жанровый альбом, пейзаж, стрит-фото, лица старой усадьбы, серебряная осень – кадрировать, выводить по цветам, колдовать с тенями – и хоть выставку потом делай. Акимушкин оборвал сам себя. Закон Картье-Брессона – в каждой съемке не больше десятка реально хороших кадров, вне зависимости от того, сколько пленок отщелкал. Но выбрать есть из чего – и первую партию выложу прямо сегодня!
Синий значок фейсбука, логин-пароль. «ЕкатеринаМалая1305» - день-месяц свадьбы, не забудешь. На странице ничего нового, no news – good news. А мы сейчас жахнем информоповод! Коньячку бы, и пачку Мальборо, но и так справимся. В гуглдоке Акимушкин открыл документ, посидел минуту, щелкая пальцами – так? не так?
…Красота города переменчива как красота женщины. Кто-то сочтет прелестной модель с обложки, другим милее живые лица простых девчонок, третий сможет увидеть очарование в следах времени. Город Алешин сложно назвать красивым на первый взгляд, он трудяга и пролетарий, он стар и беден. Последний город в провинции, в котором хотелось бы жить - до тех пор, пока не пройдешься по улицам, не откроешь все закоулки и башенки, мозаики и решетки, пока не разглядишь, сколько чудес скрыто за ветхими декорациями. Вглядитесь…
И серию им – бах! Бронзовый фавн с голубем, солнце, пьющее из реки, синеглазая старуха с нимбом вокруг сияющего лица! Кружевная резьба, ажурные стрелки, шипы и бутоны чугунной решетки парка! Панорамная перспектива Тульской – резкие крыши домов, размытые штрихи машин, пятна фигур. Панорама промзоны, красно-белые копья труб, длинные клубы дыма. И старую открытку из Википедии – так было раньше, сто лет назад. Конфетка, а не статья вышла. Копию – в блог, чуть подвигав картинки. Копию в «ЭтоРетро». Копию в «Старые города». Кто молодец?
Довольный Акимушкин откинулся на стуле и с минуту смотрел на экран. Хоть в районку, хоть в путеводитель, хоть в «Вокруг света». Годная, честная работа. Потереть отовсюду пароли – и до свидания!
На первом этаже центра нашлась «Пятерочка». Собрав в корзину немудрящий набор командировочного – сыр-колбасу-оливки, длинный багет, холодный сок и маленький, но приличный на вид коньяк, Акимушкин вызвал такси. Через десять минут он уже стоял на крыльце пансионата «Жалки». Небо расчистилось, ветер вдруг потеплел, осенний воздух пах лесом и чуточку дымом. Сосны чуть слышно шелестели ветвями, потрескивали провода, вдали шумела трасса, в пансионате кто-то гремел посудой, текла вода. Девять вечера, а город почти уснул. И звезды видно – как на ладони!
У вахтерши скривилась физиономия при виде позднего гостя, но Акимушкин улыбнулся и так искренне посочувствовал нелегкому труду немолодой женщины, что ворчания удалось избежать. В пыльном шкафчике на этаже оказалась небольшая библиотека – приятный сюрприз, учитывая, что интернет здесь не ловится в принципе. Недолго думая, Акимушкин взял в номер зачитанного Конан Дойла, устроился поудобней на узкой кровати и погрузился в историю баскервильской собаки, лакируя впечатления коньячком – не пьянства ради, удовольствия для.
Сны ему снились редко, тем паче цветные и звонкие. Но сегодня, едва закрыв глаза, Акимушкин провалился в горящий город. Татары налетали волной на каменный кремль, били таранами в измученные стены, палили подожженными стрелами по деревянным домам. Защитники отбивались из последних сил, швыряли камни, сталкивали вниз лестницы, лили кипящую воду из черных котлов – смолы уже не осталось, и копий не осталось и мечи иззубрились и мужчин выбили почти всех. Старики стояли под огнем, мальчишки, женщины, даже монахи из ближней обители, даже заезжий жид и случайный немец сражались бок-о-бок. Надрывались колокола, хрипели раненые, орали «хуррр!» яростные ордынцы, люто бранились посадские бабы. Синеглазая девка, стиснув зубы, била врагов из лука и её колчан не пустел. Дым делался все гуще, пожар в городе разгорался, ворота трещали, от жара перехватывало дыхание. Вдруг слитный вопль пронесся по рядам изнемогших защитников: идут! Наши идут, московские, князь Иван на подмогу поспел! Держись, братцы, бей крепче! Оперенная стрела ушла в тучи – и на жадное пламя стеной хлынул ливень. По-бе-да…
Утро ворвалось в номер беззастенчивым ярким светом. За занавеской золотились березы, сияло небо, шумели и перекрикивались драчливые воробьи. И никакой тяжести в голове, никакого свинца в суставах, никакого отвратного чувства «Что, Валера, старость не радость». Да в сороковник мужики только жить начинают – и чем я хуже?
Десяток отжиманий от пола, десяток приседаний, «крокодил», «пистолетик» - мышцы приятно заныли. Насвистывая, Акимушкин принял душ, поиграл бицепсами перед зеркалом и уже собрался было позавтракать, но звонок оторвал его от бутербродов. Подумать только – ключи нашлись! Машина ждет у выхода? Сейчас спущусь. Отправить смску Марьяше – минутное дело, пусть будет в курсе.
От заводских ворот остро пахло свежей краской. Мусор и битые стекла исчезли, крысиных следов не осталось, лужи засыпали гравием. И табличка «Промарматура», надраенная до блеска, висела на своем месте, а не валялась в пыли. И дымок над трубой клубился, словно кто-то разжег плавильную печь. Завод все ещё выглядел запущенным, но впечатления удручающей безнадеги больше не производил. Возможно, помогло солнце, но съемка получилась вполне приличной – Акимушкин в сопровождении молодого чиновника с неприметным лицом обошел все цеха и добросовестно зафиксировал все, что видел. Вставить стекла, кое-где поменять оборудование, наладить вентиляцию – и айда запускать производство. Ох не зря вчера сторож ушел в запой!
У проходной дожидался Бернардыч, с хитрым видом переминался с ноги на ногу.
- А ты, парень непростой, я погляжу.
- Да уж, не пальцем деланный, - ухмыльнулся Акимушкин. – Нас на мякине не проведешь. Вот скажите мне честно, Владлен Бернардович, не было никакого сторожа?
- Отчего же, - обиделся смотритель музея. – Был и посейчас есть. Запил ко времени – это да.
Не удержавшись, Акимушкин расхохотался. Довольный Бернардыч выждал минутку и продолжил.
- Тут с тобой, парень, поговорить хотят. Человек в городе не последний, дело к тебе важное, глядишь и спасибо скажешь.
- Что за дело, ежели не секрет?
- Сам узнаешь. В полдень подходи к фонтану подле Дома Культуры.
- Предположим, - согласился Акимушкин. – А дальше что? Кто меня будет ждать, как я его узнаю? Или её?
- Не ошибешься. – сказал Бернардыч. – И вот ещё – деньги свои забери. Сложится дело – мерзавчик поставишь, а денег я с людей не беру.
Пристыженный Акимушкин сунул в карман аккуратно сложенную сотню и поспешил распрощаться. День обещал уйму хлопот. Все тот же молчаливый водитель добросил до центра и высадил подле моста. Все та же Тульская улица строила перспективу, все те же двухэтажные дома выстроились в ряды. Но по серой раскраске города брызнули акварелью. Лужи подсохли, трещины в асфальте словно бы сгладились, перекошенные стены стали ровнее. В сквере у детской поликлиники к вящему восторгу мамаш распустился куст белой сирени, вялые клумбы распушились разноцветными астрами. Одуванчики зажелтели повсюду – на газонах, в развалинах, вдоль тропинок и крутых склонов. Воздух пах шоколадом, свежим хлебом и летом.
Вокруг кипела работа – горожане кто как умел мыли, красили и чинили свои дома, подправляли заборы, смазывали петли калиток. Пересмеиваясь, спешили куда-то красивые девушки, торопились в кино мальчишки, «деловой» мужик в возмутительном пиджаке и мешковатых брюках скупил у бабушек целый стог пестрых букетов и раздавал цветы удивленным прохожим. На заброшенной стройке фырчал экскаватор, на дверях заведений «кредит на час» красовались одинаковые таблички «закрыто».
Администратор кафе узнал Акимушкина, кивнул ему как приятелю, без запроса заварил кофе, дал ту же машину. Первым делом скопировать документы, скачать фотографии – и в контору. Да, Марьяша, готово, комар носу не подточит. Готовь документы для сделки, инвесторы не идиоты, подпишут как миленькие, госпожа директор! За что оштрафуешь? Кто шлемазл? Не хамил бы, уволила бы в три дня. И я тебя тоже люблю, радость моя! Уф, дело сделано.
Синий значок фейсбука, ЕкатеринаМалая1305. Ничего себе… Полсотни перепостов, бурное обсуждение, нафлеймили-то, нафлеймили. Нетушки, разберу уже дома. В «ЭтоРетро» две страницы комментов – хвалят, надо же, маршрут спрашивают. Можно ли разместить на сайте МойКрай? Бесплатно? Сколько-сколько? Валяйте. То-то же, господа блоггеры, старый конь борозды не испортит. Шумно отхлебывая кофе, Акимушкин листал обсуждения, ухал, ахал и качал головой. Он был страшно доволен. И уже предвкушал, как неторопливо, по пять-шесть кадров будет выкладывать съемочку, сколько долгой, приятной возни предстоит. Это, знаете ли, не договоры подписывать, не пунктики проверять. Половина двенадцатого? Пора.
По дороге Акимушкин с удивлением обнаружил в хлебном киоске настоящую французскую булку – ещё теплую, с хрустким горбиком, аппетитными попками и липким мякишем, из которого давным-давно было так удобно скатывать шарики и кидаться ими в столовой. Привет из детства! Интересно, что там намутил Бернардыч, с внучкой решил познакомить или план-схему татаро-монгольского клада продать?
У фонтана на площади, монументального образчика сталинского ампира, похоже назначал свидания весь Алешин. Счастливая невеста, похожая на кремовый торт, позировала в обнимку с горячим северным парнем, фотограф вертелся угрем – пусть работает. Шумная группка столичных туристов дожидалась экскурсовода, длинноногая рыженькая девица набивала смску, покачивала ногой в такт плееру, хитрован-риэлтор обсуждал дивиденды, надеясь слупить комиссию и с покупателя, и с продавца. Жадность фраера погубит…
- Товарищ Акимушкин? Я Филонов. Вы-то мне и нужны.
Принадлежность важного человека не оставляла ни малейших сомнений. Прокуренные усы, профессиональная сутулость, острый взгляд из-за толстых стекол очков, типичный «паркер» в кармашке пиджака. Не хватает лишь диктофона и большой неуклюжей камеры.
- Прочел ваш репортаж. Красиво. Местами даже слишком красиво – но в тему. Вы за один день вникли в город, разложили его как пазл и собрали заново. Похвальное мастерство.
- Старик Державин нас заметил и в гроб сходя благословил, - не удержался Акимушкин. – Мне гордиться или стреляться?
- Не горячитесь, Валерий. Ваш характер не раз стоил вам работы.
- Шпионили значит?
- Досье собирал, в интернете. Из открытых, между прочим источников – журналист, а так неосторожны в высказываниях, нехорошо. Кстати, почему оставили профессию?
Почему? Правду говорить легко и приятно, особенно когда затыкают рот. И сидеть в засаде, уходить от погони, получать по физиономии, лежать на асфальте, пятная снег кровью из пробитого пулей черепа тоже приятно. И продаваться за деньги, маленькие или большие, выбирая из кучи правд ту, за которую лучше заплатят. Или брать интервью формата «перестали ли вы употреблять коньяк по утрам», жарить факты на вечном огне, засирать эфир. И смотреть в глаза любимой жене, которая нашла свою нишу и пишет с каждым годом все лучше, а пьет все меньше…
- Если вы изучали досье, то должны представлять причину. Дальше.
- У меня к вам предложение, поражающее своей новизной. Своя колонка, оклад плюс гонорары построчно, деньги маленькие, но честные. Комнату в общежитии организуем, от редакции недалеко. Мужики у нас грубые, но проверенный, настоящий народ. Вы нужны нашей газете, Валерий. И городу тоже нужны.
Пригладив бороду, Акимушкин воззрился на собеседника. Нет, не чокнутый и не пьяный. Главред главредыч, как они есть, небогатый, костюму уже лет пять, и на пенсию скоро выйдет, и сердце у него болит не первый год и печень пошаливает. И не врет он. Никому не врет.
- Знаете ли… товарищ Филатов, как вас по имени-отчеству, вы всерьёз думаете, что я брошу Москву, работу, карьеру и перееду к вам в глушь, писать статьи про передовиков производства и вороватую тещу губернатора края?
- Я не думаю, Валерий, я не сомневаюсь. Губернатора не обещаю, но репортажи будут и дела будут и повоевать нам с вами придется. Три дня вам на обустройство, потом зайдете в редакцию, оформим в штат.
- Неделю. Никакой джинсы, никакой желтухи и все правки сверяем!
- По рукам.
Ладонь у Филатова оказалась могучая, Акимушкин с минуту пытался пересилить его, но не сдюжил. Впрочем, главред тоже недотянул.
- Ничья. А как вы, Валерий, насчет коньячку? По соточке жахнем перед обедом, обмоем ваше так сказать назначение?
- Дела, простите. Как устроюсь – поляну накрою, не сомневайтесь.
- Как вам будет угодно, дорогой вы мой человек. Телефон мой запишите.
- Есть контакт.
Будьте-нате. Акимушкин проводил взглядом собеседника, утер пот со лба, поднес к глазам руку – пальцы дрожали. Что же он натворил, зачем ввязался в дикую авантюру? А затем. Надоело. Жизнь одна, и дорога в жизни одна, и пройти её следует так, чтобы вслед не плевали с обочин. Что оставить в Москве? Контора, улитки, танчики, холостяцкая квартира с переменными девочками, пьянки по воскресеньям, корпоратив раз в квартал и все тяжелей по утрам подниматься с постели. Да гори оно все! Черт его знает, кто кому больше нужен – он Алешину или Алешин ему, но похоже наконец нашлось дело, ради которого стоит жить. Может через пару лет пожалею горько или запью горькую вместе с главредом – но лучше жалеть, что сделал, чем есть себя поедом, что струсил. Камеру только вернуть придется… или договорюсь с Марьяшей, может и рассчитаемся. А вот и она, легка на помине.
- Алло! Алло, не слышу, повторите. Кто? КАТЯ?
- Спросить хотела, есть ли в твоем Алешине хоть одна порядочная гостиница. Наш генеральный с утра увидал твою фотосессию, возбудился, заквохотал – старина, провинция, подлинная духовность, все марш в поле. Вынь да положь ему, зайчику, репортаж под хохлому, планов набить, вкусняшку позаковыристей расковырять. Пошустришь, Кимыч, есть там с кем побазарить по-свойски?
- Не вопрос, Катич. Вы когда приезжаете?
- Съемочная группа завтра подвалит, а я на пятичасовой электричке буду. Встретишь?
- Как штык. Найдемся у фонтана на привокзальной – не перепутай!
Телефон выскользнул из руки, Акимушкин наклонился и с минуту стоял согнувшись, переводя дыхание. Потом выпрямился, шумно сглотнул, облизнул пересохшие губы. Потянулся к плоской бутылке в кармане куртки, медленно отвинтил крышечку, представляя жгучее тепло, горькую крепость, растекающуюся по рту - и не стал пить. Оставил коньяк подле урны – кто-нибудь подберет.
Они не виделись года три. Вряд ли Катя одна, вряд ли стоит рассчитывать на что-то кроме старой дружбы старых волков… Может розы купить? Нет, идиот, Катюша терпеть не может срезанные цветы. Она любит осенние листья, красные, желтые, разноцветные и пахучие. И смотрится королевой в кленовом венке.
- Такси! Командир, в парк свезешь? В какой? А в любой, где у вас тут красивее.
Редкие пешеходы озирались на прилично одетого, растрепанного чудака, который бродил по парку, обрывал листья с кленов и сплетал их, напевая под нос что-то путаное, про поезд Свердловск-Ленинград и назад. Мамы с колясками прибавляли шагу, старушки вздыхали «пьяный», собачники подзывали поближе псов. Лишь одетая в бохо синеглазая девчонка с косами цвета старого серебра задержалась на полминуты – подуть легонько, чтобы листья-ладошки полетели дождем, засыпая прохожих, скамейки, дорожки, застревая в шевелюрах и капюшонах, карманах курток и клапанах рюкзаков.
До конца октября оставалось восемь часов.
Journal information