Он рос в интернате для таких же как он – глухих, слабослышащих, глухонемых, брошенных семьями, загнанных в бетонную коробку казенного дома. Учился говорить пальцами и складывать губы в звуки, которых не понимал. Учился читать, писать, терпеть обиды и защищаться. Учился выживать в безразличном чужом мире, где каждый встречный бродяга богаче тебя. Жил как все – просто, от утреннего подъема и серой каши до пугающей темноты ночи.
С музыкой он столкнулся на Новый год – воспитуемые выступали в ДК, дружно мыча со сцены «В лесу родилась елочка». Он отбился от коллектива, и в пыльных сумерках закулисья натолкнулся на огромного черного белозубого зверя. Клавиши пианино поддавались под пальцами, вибрировали, дрожали – и с этой дрожью пришло понимание звука. Музыкант, наконец, понял, чего лишен. Он рыдал так, что перепуганные воспиталки вызвали врача, и дело чудом не кончилось дурдомом – с немтырями не церемонились.
Несколько месяцев он ходил и стучал пальцами по всему – по водосточным трубам, партам, стаканам, доскам подоконников, стенкам шкафов, мятым бокам огромных кухонных кастрюль, хрустким мокрым сосулькам. По лбам и ребрам товарищей по несчастью тоже стучал. Бывал пристыжен, наказан и даже бит. Потом дела насущные отодвинули детскую придурь.
Он вырос. Где упорством, где наглостью выбил себе десять классов, пошел на завод, вырос от ученика до мастера. Начал делать игрушки для продажи туристам, поставил лоток, а затем и киоск. Понемногу заматерел, завелись друзья с наколками на корявых пальцах, завелись и деньжата. Бабки без бабы – деньги на ветер, появилась и женщина, для которой мужские стати глухого парня перевесили его увечье. После свадьбы пошла работа – мастерская, бизнес, хозяйство. Плодились куры и кроли, зеленел огород, соседи завистливо цокали языками – каков мужик… Не задержались и дети – два здоровых сына, все слышат… да не слушают стареющего отца.
На изломе эпохи градом повалили несчастья. Бизнес отжали, скопленные деньги пропали, блатные кореша не вписались – копайся сам. Может и встал бы на ноги – было бы для кого… Но жене глухой муж без денег оказался не нужен, и сыновья решили так же как мать. Начал попивать с горя, потом запил по-черной. Жена, недолго думая, подала на развод, отобрала жилье и выставила за порог вещи.
Он остался один, ни с чем, безо всего. Как дикий зверь вырыл нору-землянку на горе, на берегу бухты Провато и ночевал там, дрожа от холода, чувствуя кожей неслышный грохот зимних штормов. Ловил рыбу и ел ее полусырой, пил что пилось, рылся в мусорных баках. И нашел рваную книгу. Стихи какой-то Бэ Ахмадулиной – в самый раз на растопку.
Он сидел у себя в норе, вырывал страницы и кормил чахлое пламя буржуйки. Пламя высветило четыре строки:
Не ладили две равных темноты:
рояль и ты — два совершенных круга,
в тоске взаимной глухонемоты
терпя иноязычие друг друга.
В четверостишии прозвучала вся его жизнь. Неизвестная женщина точно попала в сердце. Он вспомнил чудное пианино, мальчишескую мечту – слышать, звучать, петь… Что ж, если он не может стать музыкантом сам – он сделает музыкантам подарок. Место, где можно звучать вместе с морем. Сцену – такую, чтобы Беллочка Ахмадулина не постеснялась на нее выйти. Амфитеатр, как в древнем Риме, террасы, лестницы, деревья – на голой сухой горе будут расти деревья!
Дальше был труд – годы труда, невыносимого и для здорового молодого мужчины. Он был не молод и не здоров. Но точно знал, чего хочет.
Вместо норы появился дом, сложенный из прибрежных желтых камней. На склонах горы заблестели ступеньки первых террас. Идеальным строительным материалом оказались вколоченные в глину пустые бутылки – этого-то добра на пляжах всегда хватало. В поисках он стал обходить берег. Заодно невнятно мычал знакомым и незнакомым свои истории, читал стихи Беллы. И делился мечтой – такой нереальной и такой настоящей, что незнакомые люди в нее поверили.
В дом на горе потекла помощь. Порой скудная, мешок картошки, сигареты или пакет вина, а порой и существенная – инструменты, стройматериалы, деньги. Он брал, благодарил – и бОльшую половину раздавал случайным знакомым. В дом на горе заходили свои и чужие - за одеялом, баклагой воды или охапкой дров. Глухой музыкант ловил рыбу – из ниоткуда выросла и настоящая лодка с сетями – и делился добычей не только с людьми, но и с бездомными кошками. Бродячие мурки единственные не оставляли музыканта долгими зимами, грели его и радовали.
Год шел за годом. На горе появились молодые акации, по стене дома протянул плети виноград, зазеленели склоны. Возникла высокая лестница, раскрылась настоящая сцена с бетонным солнцем посреди площадки. Одно за другим наросли полукругом сиденья амфитеатра. И наконец однажды волшебный режиссер сыграл спектакль на новенькой сцене, семья циркачей показала фокусы, а напоследок бродячие фаерщики закрутили огни. Жаль, Ахмадулина уже умерла – пусть бы она увидела…
Глухой музыкант сделался знаменитостью, некоронованным королем бухты Провато. Он отчеканил свою глиняную монету, обходил дозором отдыхающих-подданных, собирая немудрящую дань. Строго следил, чтобы все жили в мире, не обижая друг друга и не скандаля зазря. Об отшельнике в бухте узнали по всему миру – привозили книги и редкости, оставляли автографы, фотографировались. Однажды про него сняли фильм – приезжал оператор с камерой и бродил за музыкантом по бухтам, плавал за рыбой, сидел на пляже. Однажды пообещали собрать на горе настоящий маленький фестиваль – дайте время и все получится.
Он много читал, долгими зимами учил наизусть стихи, мог цитировать и Шекспира и Пушкина. И верил, что до мечты осталась пара шагов – вот-вот и знаменитые музыканты, артисты, художники, съедутся в бухту подарить миру свое искусство, выступить на украшенной солнцем сцене.
…Болезнь пришла раньше – жестокая и смертельная. Взяли в больницу, прооперировали, шепнули друзьям «безнадежно» и оставили доживать. Он не знал – или не верил, строил планы, читал стихи заезжим гостям, изо всех сил цеплялся за короткую, но такую прекрасную жизнь. Надеялся снова увидеть лето. И когда появлялась хоть толика сил – строил. Еще бутылку в мокрую глину, еще уступчик, еще ступеньку, еще на шажок ближе к цели, ради которой трудился.
До лета он не дожил, тихо ушел в больнице.
Следующей весной на краю площадки, несаженное-негаданное вдруг проросло деревце. Одинокая упрямая акация. Порой она шевелила ветвями, шуршала листьями при полном безветрии, словно пыталась что-то сказать. Давним жителям бухты чудилось, будто они различают слова в тихом шорохе, будто старый друг не оставил их навсегда.
А на исходе лета на сцену собрались музыканты. Гитары и арфа, волшебный ханг и волшебная флейта, звонкие барабаны и тихие колокольчики, хриплый блюз и небесные мантры, огненный рок-н-ролл и тихие песни сердца. Вспыхнул свет, подключили звук – и начался фестиваль. Ссамые счастливые зрители заняли амфитеатр, хлопали, подпевали, пританцовывали и беззастенчиво отплясывали – порой трудно устоять на ногах. И вспоминали хозяина самыми добрыми словами, которые скопились в сердцах. А потом черноволосый бард, один из старых друзей, вышел на сцену – и спел про глухого музыканта у моря, про его дом и его мечту.
Упрямое дерево всплескивало ветвями. Словно бы слышало…
А может так и случилось? Глухой музыкант перестал быть глухим, расставшись с телом. И до сих пор ночует в землянке, выпутывает из сетей рыбу, подбирает бутылки и чинит ветшающие ступени. Слушает музыку, которую приносят на сцену с бетонным солнцем, и наконец-то слышит ее, одобрительно кивая, внимает стихам, щурится от огней фаер-шоу, пританцовывает под рок-н-ролл. А когда никого рядом нет, трогает пальцами струны забытой кем-то гитары, учится извлекать звуки, выстраивать их единственно возможным образом. И однажды сыграет на своей сцене, споет свою песню под скрипку и барабан.
Ведь музыка должна продолжаться. Если она звучит в сердце, не так и важно – слышат ее сейчас или нет. Однажды обязательно услышат, все сбудется – главное сделать шаг. Подобрать на пляже одну пустую бутылку и вбить ее в мокрый будущий пол дома своей мечты
Journal information