Сонно чихнув, еж выкатывается из норы, спрятанной в чаще кустов шиповника в дальнем углу двора, сторожко нюхает воздух и отправляется на промысел вдоль по тусклой, едва подсвеченной улице. Суетливые люди попрятались, лишь кое-где мигают светом окошки, и сварливые собаки разбрелись по лежкам, одни коты перебегают задворками по своим кошачьим делам. Котам с ежами делить нечего, кот матерого ежа не задавит и ежу с шустрым зверем не совладать. Но и дружбы у них не водится. Впрочем, ежи вообще ни с кем не дружат. Им и колючая-то родня не близка.
Зато помнить - всех помнят - каждого жильца дома и каждого пришлого человека, каждую новую шавку и махонького котенка, каждого призрака и каждую голодную тень. Различают - от кого пахнет страхом, от кого кровью, от кого молоком или свежими булочками, полевыми цветами или бесхозной старостью. Чуют болезни и беды, прячутся от ненастий в норы. Память о недобрых временах, когда воздух вонял железом и смертью, передается ежатам вместе с густым и жирным маминым молоком.
Но сейчас все спокойно. Вдалеке за домами неритмично шумит шоссе, где-то еле слышно играет радио, где-то в квартире засыпая, хнычет ребенок. Падают вниз глянцевые каштаны, гулко стукают об асфальт вызревшие орехи, платаны вздрагивают ветвями, роняют колючие шарики, похожие на ежат. Чуть обгрызенная с одного боку луна выкатывается из-за крыши, освещает пустую улицу. И такой блаженный покой разливается от ее молочного света, что старик Пафнутий, забывает куда бежал, останавливается у чугунной решетки полюбоваться белесыми облаками. И осень, неслышно подкравшись, гладит его по упругим теплым колючкам.
Journal information