Она долго переживала – раньше они с мальчиком не разлучались ни на день. Тщательно собрала чемодан, переметила вещи, спрятала в кармашке сменных шортов мятую десятку «на всякий случай», трижды проверила документы – свидетельство о рождении, путевка, справка из поликлиники. Сын не замечал ее тревоги, он не мог усидеть на месте, предвкушая первую в жизни поездку прочь из тихого скучного городка. Короткое прощание на перроне, хриплый гудок – и Марина на целый месяц оказалась предоставлена сама себе.
Конечно, она попробовала поразвлекаться «как люди» - сходила в кино на «Анжелику», потопталась в клубе на танцах «Для тех, кому за 30», посидела в гостях у подруги, съездила за грибами. Но все это не имело никакого сравнения с ее собственным настоящим морем. Тем паче, что и погода стояла сказочная – теплая, ясная, с редкими легкими дождиками и безмятежными волнами, еле-еле колышущими синеву. Незнакомые деревья покрылись гроздьями желтоватых цветов, сказочный аромат спускался с гор и таял в воде. В лагунах играли пестрые рыбки, носились взад-вперед веселыми стайками. На берег вынесло стеклянный шар, полный блестящих снежинок. Стоило встряхнуть игрушку – начиналась метель, стоило блесткам осесть – проступали контуры кирпичного дома с башней и лесенкой.
Ощущение неопределенной радости переполняло Марину. Она приплясывала на камнях, пускала по волнам блинчики, жарила на костре ломтики черного хлеба, пыталась подманить недоверчивую лису и купалась с утра до вечера. И даже спать у воды рисковала – ни зверь ни человек ее не обидят нынче. Она ждала – столь же пылко, как в юности. Ведь корабль под алыми парусами приплывает к тем, кто верит в чудеса.
На самом деле присутствие незримого гостя Марина ощущала уже давно. И подарки от него находила не раз – то свежую розу, сбрызнутую росой, то гроздь невиданного винограда, то красивую ракушку с шариком жемчужины внутри. Оставалось лишь увидеться, наконец, обняться посреди волн, взглянуть в глаза и признаться: да, совершенно такой! Человек, которого искала всю жизнь, понимающий, любящий и родной, самый лучший на свете. Завершится изнурительное одиночество, уйдут холод и страх, останутся ясность и теплота близких душ. И у сына наконец-то будет отец!
В ночь полнолуния Марина почувствовала: сегодня! Она разожгла на берегу большой огонь, купалась в серебристой дорожке света, складывала из камушков спирали и пирамидки, раскладывала на блюде ранние яблоки и полные сока вишни. Глядела на горизонт – с первыми лучами солнца парус непременно полыхнет алым блеском. Представляла себе красивого капитана с прозрачно-голубыми глазами, выгоревшими добела кудрями, волевым подбородком, воображала, что трогает медные пуговицы на обшлагах мундира, гладит обветренную, чуть колючую щеку. И задремала на коврике, убаюканная сладким шелестом волн.
Когда она проснулась, палец правой руки оттягивало лучистое кольцо. Зубцы серебряной черненой короны охватывали прозрачный камень, отблескивающий на солнце. Все как в книге! Он увидел, нашел, узнал и осталось лишь дождаться неминуемой встречи. Как жаль, что на свежем воздухе так крепко спится…
Рядом с ковриком, придавленное камушком, ждало письмо. Четыре страницы убористым, на редкость красивым почерком. Автор письма словно бы наблюдал за Мариной не один год и изучил ее лучше, чем она сама себя знала. Ему нравились скромные блузки с кружевными воротниками и аккуратная белая шапочка, манера пить чай вприкуску и оттопыривать мизинец, придерживая чашку, нравилась скромность и сдержанность, духи «Ландыш» и короткая стрижка, маленькая родинка над бровью, голубенькие сережки в ушах, привычка приходить на работу на десять минут раньше срока. Он помнил ее любимые книги и щедро цитировал их, помнил про ангину у сына и сломанные замки в квартире, трогательно рассказывал, как она, Марина, хороша, когда мечтательно смотрит на дверь – словно в химчистку сейчас зайдет настоящий единорог и попросит вывести пятна со шкуры. Извиняясь за беспокойство, он старомодно признавался в большом чувстве, надеялся, что его возлюбленная принцесса обязательно будет счастлива – ведь у всех морей один берег. И закончил стихами Грина:
В Зурбагане, в горной, дикой, удивительной стране,
Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.
Там весна приходит сразу, не томя озябших душ, -
В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь…
Настоящая, беспримесная любовь переполняла строки, согревала усталое сердце. Быть для кого-то единственной в мире всегда прекрасно. Вот только вытянутые четкие контуры букв показались Марине знакомыми – она уже видела этот почерк и не один раз. Когда заполняла зарплатные ведомости и бланки отчетов, когда разглядывала пестрый лист стенгазеты на Новый год.
Носатый бухгалтер, Аран Шимунович, любил на досуге переписать стихотворение или мудрое изречение и повесить на доску объявлений в назидание товарищам по работе. Он был стар и смешон, этот низенький лысоватый человек, с огромными морщинистыми ушами, бородавками на щеках и густыми волосами в носу, он называл на «вы» даже дворовых кошек и уважительно относился даже к дворовым пьяницам. На восьмое марта он непременно подносил цветы женщинам, не пропуская ни вороватую директрису химчистки, ни дурочку-уборщицу. На свой день рождения раздавал маленькие подарки – так, мол, принято в горах у него на родине. Ухаживания бухгалтера Марина воспринимала стоически, но втихомолку посмеивалась – он же старый! …Откуда он мог знать о море, ее собственном тайном море?
Аран Шимунович уже полгода как вышел на пенсию, но в химчистке остался адрес – переулок Свободы, два. Марина помчалась туда, взволнованная и расстроенная, полная вопросов. Она не вполне понимала, что чувствует, но пламенная страсть старика больше не казалась ей смешной. В переулке было тихо и сонно, яблони протягивали ветки из-за заборов, пыльные псы лениво дремали на солнце, квохтали куры. Калитка дома номер два оказалась открытой, у крыльца топтались соседки – поминутно причитая они обсуждали похороны. Старик бухгалтер – такой хороший, такой вежливый человек – сегодня умер в больнице, пролежав две недели в коме после инсульта.
Не выдавая себя, Марина включилась в погребальные хлопоты как бывшая коллега. Потрясла руководство химчистки, чтобы выделили денег на гроб, выбила хорошее место на кладбище – в глубине под березками. Возилась с поминками, напекла целую гору блинов. Разбирала вещи покойного, не подала виду, когда в ящике с документами обнаружился ее якобы потерянный шарфик и открытка «С 23 февраля». И всплакнула лишь раз – стук комьев земли о гроб прозвучал поминальной молитвой ее мечтам.
Возвращение сына за суетой прошло незаметно – Марина попросила парнишку Горбаткиных встретить его с вокзала, мимолетно чмокнула в потную щеку и вернулась к неотложным делам. Глухая обида стянула обручами круг ее жизни, оставив пространство лишь для простых вещей – сходить на работу, постирать простыни, сварить суп. А когда она вновь раскрыла глаза, оказалось, что вместо родного мальчика рядом живет совершенно чужой подросток. Ершистый, грубый, циничный, думающий лишь о деньгах и способах их раздобыть. Нежное «мама, мамочка» сменилось на скучное «мать», редкие разговоры свелись к обсуждению школьных оценок и обеденного меню. Иногда его видели с девочками –то счастливыми, то заплаканными. После лагеря сын еще похорошел, но детское очарование сменилось на опасную, хищную красоту – в точности как у отца.
Однажды Марина попробовала напомнить парню о море, но получила брезгливую отповедь: хватит, мол, выдумывать себе бредни, мало того, что мы нищие, так еще и мать сумасшедшая. Может так оно и было – не раз и не два усталая женщина пробовала снова пройти сквозь стену, но всякий раз билась лбом о серую штукатурку. Дверь закрылась, радость ушла, от чудес осталась лишь старая раковина. Да и сын в городе не задержался – кое-как доучился и подался в Москву искать лучшей доли. Мать его не держала.
Тем временем жизнь в маленьком городе из унылой и скудной сделалась вовсе невыносимой. Обесценились деньги, погорели вклады на сберкнижках, закрылась химчистка – людям сделалось не до ковров и шуб. Кто мог – копался в огородах, собирал на продажу грибы и ягоды, искал цветмет, торговал привезенными с Москвы сигаретами и китайскими сосисками в банках. Кто не мог - голодал… Марине и здесь повезло: случайная знакомая с похорон старика пристроила ее нянечкой в детский сад. Денег мало, но хоть какой хлеб. Выбирать не приходилось, Марина стала выносить горшки, мыть полы, перестилать кроватки и утирать сопливые носы бледным, капризным малышам.
Воровать в садике она стеснялась, обходилась чем бог послал. Из скромной женщины в одночасье превратилась в квелую тетку, повязала волосы тусклым платком и перестала душиться. Но дети все равно любили ее – не за карамельки и яблоки, что Марина порой приносила любимчикам, а за неизменную спокойную доброту. Для женщины не составляло труда переодеть малыша и тут же застирать колготки, помочь застегнуть пуговицы и натянуть валеночки, рассказать потешку или стишок, взять на руки зареванное дитя, скучающее по маме. В работе сосредоточилась вся ее жизнь.
Пустой дом заполнила пыльная тоска, даже половицы поскрипывали уныло. Вяли комнатные цветы, капал кран, рассохлись старые рамы. Черный как ночь котенок, из жалости взятый с улицы, быстро вымахал в здоровенного негодяя, переметил все стены и удрал на свободу. Пару раз Марина видела знакомую морду в соседних дворах, но бессовестный зверь сделал вид, что незнаком с тощей теткой. Самогон как лекарство тоже не помогал – Марине становилось плохо раньше, чем сердце успокаивалось, попытка уйти в запой оказалась тщетной. Жиличка, пущенная в комнату сына, сбежала, не заплатив, и прихватила с собой жалкие Маринины цацки. Небольшое утешение дарили лишь дети – иногда приходилось брать к себе малышей, чьи родители задерживались или платили за такую ночевку. У Марины остались книжки с картинками, она потихоньку раздаривала игрушки сына и умилялась, наблюдая за тем, как безмятежно дремлют чужие дети.
Белокурая Леночка прожила у нее без малого три года. Мать Леночки возила товар, сперва с Москвы, затем с Турции, отец погиб, бабка страдала провалами в памяти и не всегда добегала до туалета. Нянечка в детском саду оказалась чистым спасением – сперва на пару ночей, следом на пару недель, а потом как-то незаметно славная малышка поселилась в доме, словно родная. Она не отличалась умом, с трудом осваивала буквы и цифры, не любила длинные сказки. Зато была добродушна, щедра на ласку и искреннюю приязнь, охотно носила нарядные платьица, позволяла заплетать себе косы и упорно называла Марину бабушкой.
Они часто играли вместе – старая тешила малую и радовалась сама, шила платья для старых кукол, вырезала из бумаги тарелочки и устраивала «пир-на-весь-мир». Перевернутую табуретку обтягивали тканью и делали то роскошную спальню, то замок принцессы, то пещеру Али-Бабы. Прятались под столом от коварных пиратов, спасали сокровище – коробку настоящих конфет, привезенную мамой девочки из очередного рейса. Искали жемчужины в старой раковине – всякий раз находя то ириску, то орешек, то кусочек белого сахара. Пускали кораблики в тазу, рассказывая стишки:
Плывёт, плывёт кораблик
На запад, на восток.
Канаты — паутинки,
А парус — лепесток.
Осенним вечером, когда по старой крыше постукивал дождь, Леночка вдруг попросилась к водичке. Марина стала увещевать ее, думая, что ребенку приспичило погулять под дождем – холодно там, родненькая, ножки промочишь. Но девочка взяла бабушку за руку и потащила сквозь стену туда, где Марина уже не чаяла побывать. Берег почти не изменился – деревья стали повыше, пляж покаменистее, лисья нора опустела да коврик конечно же давно унесло. А так все осталось прежним, даже шкатулка с монетками уцелела. От счастья Марина разревелась как маленькая, девчушке пришлось долго ее успокаивать, утирать слезы с холодных щек.
Потом было много визгу и плеску, прыжков в прибой и шутливой охоты на толстых чаек, башенок и узоров из мокрых камней. Словно вернулось время, когда сын еще любил чудаковатую маму. Шаловливой Леночке ужасно понравилось бултыхаться в воде, она неожиданно быстро научилась плавать, нужен был глаз да глаз, чтобы не улизнула одна купаться. Отдельного труда стоило убедить ее никому не рассказывать о море – мол узнают взрослые и никогда больше не пустят. Покапризничав, Леночка согласилась, и крепко хранила секрет.
Место лис, как оказалось, заняла семейка диких пятнистых кошек с прижатыми ушами и недоверчивым характером – молоко они конечно лакали, но приблизиться к себе не позволяли. В лесу поселились большущие попугаи – эти оказались куда общительнее и на разные голоса пробовали подражать человеческой речи. Однажды к берегу приплыли дельфины – мокрые и добрые. Они подталкивали носами смешных людей, давали погладить гладкие черные спины, улыбались и били хвостами. И манили плыть дальше, в синий простор, довериться ласковому колыханию вольных волн. Конечно же Леночка захотела туда, окунуться в открытое море. И конечно же Марина не пустила ее – вода коварна и дельфины при всей их прелести не друзья, люди для них такие же игрушки, как для нас с тобой, милая, мячики или скакалки.
В один из редких визитов в город мама Леночки заявила, что девочка подросла, и пора бы ей вернуться в семью. Она, мол, переезжает в Тверь, там и жилье нашлось лучше и школа и общество – нечего среди голытьбы делать. Ни мнение Леночки ни ее слезы значения не имели – сказала, значит будет по-моему. Девочка долго уговаривала бабушку уплыть подальше и спрятаться в бухтах, но Марина не стала разлучать дочь и мать. Подарила воспитаннице на прощание старую ракушку с пожеланием счастья, обняла, поцеловала в пахнущую детским мылом макушку и снова осталась одна.
В тот же год пришла телеграмма от брата – умерла мама. Пришлось собираться и ехать через полстраны, трое суток в грязном плацкарте. Горя Марина почти не испытывала – они так давно расстались, что мама из живого человека превратилась в смутное еле теплое воспоминание. Незнакомая сухонькая старушка в дешевом гробу ничем не напоминала сутулую, хлопотливую женщину, чьи руки вечно двигались – шили, вязали, месили тесто, лепили сладкие пирожки. Грузный, оплывший мужчина с красным лицом не походил на скандального худого подростка и старость сестры не обрадовала его. Длинноногим красоткам-племянницам новая родственница тоже не пришлась по душе, но они старались быть вежливыми – Марина единственная оставалась прописана в двухкомнатной квартире, пусть и в лютой глуши. Проводили маму, выпили, съели кутью – и распрощались, как не семья.
Возвращение домой оказалось медленным и интересным – по пути туда Марина не вглядывалась в пейзажи, а тут крутила головой, разглядывая зимние леса и незнакомые контуры городов. Она выходила на перрон, купила пирожков с картошкой и толстую бабу на чайник, приценивалась к хрустальному сервизу, но брать не стала – зачем? Даже поклонник завелся – отставной капитан рыболовецкого судна из Мурманска. Чем ему приглянулась скромная женщина – бог весть, но ухаживал он красиво: подавал руку и подавал пальто, приносил чай в серебристых подстаканниках, подливал туда толику коньяку из фляжки, угощал дорогими конфетами и сетовал на тяготы быта холостяка. Заинтригованная Марина расспрашивала его о штормах и бурях, тяготах корабельной службы, охотно внимала моряцким байкам пополам с приукрашенными историями. Но давать телефон или адрес наотрез отказалась. Менять жизнь она больше не хотела.
В родном городе ничего не изменилось. По-прежнему уныло пустел старый ДК, толкались у универсама бабы с немудрящим товаром – вареньем, яблоками, вязаными носками. Ветер гулял вдоль ветшающих улиц, молодежь уезжала за лучшей жизнью, старики понемногу перекочевывали на кладбище. У Горбаткиных дома остались отец с матерью, колченогая бабка, пронзительно вопящая по ночам, и тихий дурачок сын – по утрам он выходил во двор кормить уличных котиков и перешептывался с ними на своем языке. У Степанычей умер железный старик Степан и допился до белой горячки старший из братьев, зато остальные исправно производили прозрачный «как слеза» продукт и продавали его жаждущим.
Садик закрылся – слишком мало детей в группах. Сбережений оставалось немного, но вскоре пришла неожиданная радость – сын, который до этого отделывался редкими короткими письмами, начал присылать домой деньги. По тому, как суммы росли, Марина судила о его благополучии – кажется жизнь у мальчика вполне наладилась. Когда он приехал сам, то оказался шокирован – скудость! Нищета! Гребаное убожество! Поехали ко мне, мать, поживешь по-людски на старости лет, места хватит!
Чтобы не обижать мальчика, Марина отправилась с ним в Москву. Полюбовалась роскошной квартирой, полежала в горячей ванне с пузырьками со всех сторон, поспала на огромной мягкой кровати. Посидела в ресторане, поковыряла несъедобные блюда, попросила борща и картошки с сосисками, чем шокировала метрдотеля. Подруга сына, большегрудая, ярко накрашенная и совершенно неприлично одетая, лезла из кожи вон, чтобы угодить свекрови и в конце концов завоевала приязнь пожилой женщины – видать любит, ежели так пластается. Внуков бы поскорее! Хватило недели сытой жизни, потом Марина запросилась домой и упросила сына отпустить ее с богом. Отказалась от дорогих подарков, модной одежды, новой квартиры – будь счастлив и мне этого хватит!
Больше Марина из города не выезжала. Жизнь ее вошла в размеренную неспешную колею одинокого человека. Ежедневные хлопоты, походы в магазин, на базар, на почту и в поликлинику, уборка по пятницам, баня по воскресеньям. Книжки из городской библиотеки, страшные фильмы по телевизору, который наконец-то появился в доме. И море, море. Теперь на берегу стоял аккуратный навес, красовался белый шезлонг и рядом маленький столик. Чужаков не появлялось уже очень давно, беспокоиться о вещах не приходилось.
Иногда Марина добиралась до Сан-Риоля, бродила по улицам с корзинкой, полной цветов или красивых ракушек. Птичий щебет незнакомого языка забавлял ее, длинные платья женщин и кружевные чепчики на завитых головках просто очаровали, тяжелые кареты казались куда красивее неуклюжих автомобилей. За пару монет можно было получить теплую булочку, присыпанную сахарной пудрой, и жевать ее прямо на пирсе, еще за одну монетку проворный мальчишка наливал стакан ледяной воды с листиком мяты и каплей кислого сока. В бесчисленных лавочках продавали невиданные вещи – маски африканских божков, медную посуду с причудливыми узорами, резные шахматы из слоновой кости, музыкальные шкатулки с балеринами и наездницами, стеклянные шары, полные снежных блесток. На площадях давали представления бродячие акробаты, играли на аккордеонах и саксофонах уличные музыканты, танцевали со своими дамами моряки в ослепительно синих мундирах. И сама Марина, поглядывая в витрины, видела себя другой – худощавой, улыбчивой пожилой женщиной, а не пыльной старухой.
Как-то в витрине детского магазина она углядела игрушку – белый фрегат с парусами алого шелка и крохотными матросами, расставленными по палубе, красовался среди толстых кукол и пирамид кубиков. Затем увидала и мастерицу – большеглазую девушку в заношенном платьице и ситцевой выгоревшей косынке. В больших глазах, сияющих со смуглого личика, читалось ожидание необычайной судьбы. Прослезившись, Марина следила, как незнакомка исчезает в переулке, как касаются грубых булыжников маленькие босые ноги. Вскоре встретился и капитан – сероглазый красавец договаривался о чем-то с уличным скрипачом, тот чесал потный живот и посмеивался: капитан женится!
Тогда Марина снесла меняле шкатулку с разрозненными монетами, получила взамен горсть серебряных талеров и оделась как горожанка – туфли на деревянной подошве, клетчатое платье с панталончиками и нижней юбкой, отделанной яркой тесьмой, кружевной чепчик, миленькие перчатки, легкий суконный плащ. Она прошлась по городу как своя – посидела в кафе, послушала разговоры – чужой язык, как южный ветер понемногу вползал ей в сердце. На площади играли вальсы, смеялись над прохожими серые чайки, в порту гудел единственный пароход – над «углежогом» смеялись настоящие моряки, те, кто умеет поднимать паруса и выходить один на один с бурей. Откуда-то сладко пахло тропическими цветами, переговаривались пестрые попугайчики, смеялись разряженные девчонки, постукивали по булыжникам каблуками. Сказка кончилась, осталась страница со скучными цифрами и непонятными надписями, следом картонка обложки и все. Лишь море никуда не девалось.
На следующий день она услыхала звонок. Упитанный лысенький новый русский топтался на пороге, выглядел одновременно виноватым и требовательным. В полуденном свете Марина видела его особенно четко – капельки пота на блестящей макушке, толстая золотая цепь обвивает шею, шелковая рубашка обтягивает богатые телеса, на здоровенных пальцах правой руки вытатуировано по букве – Л.Е.Н.А. и трогательное сердечко со стрелочкой на большом.
- Тут такое дело, мамаша. Невеста моя смерть как хочет в этом доме пожить – ремонт сделать, полы-потолки, бла-бла. Наказала – пока не куплю, в ЗАГС не пойдет. В детстве, мля, она здесь пожила и так ей полюбилась халупа, что хоть убей.
Посмотрев в блеклые карие глазки Марина поняла – убьет. Виновато посмотрит в пол, поуговаривает для приличия и убьет, если ему отказать. Новый русский откашлялся и продолжил:
- Любые деньги, мля, наказала платить, и чтобы вежливо, по-людски, мля. А я чо? Баба просит, мужик делает. Сколько за хату хочешь, мамаша?
- Невесту Леночкой зовут?
- Есть такое.
- Сколько дадите, столько и захочу. Только одно условие – для гарантии деньги брату переведите. Согласны?
Новый русский поскреб в потном затылке, мучительно размышляя. Потом озвучил неприлично большую на взгляд Марины сумму. Они сели в машину – шикарную тачку с кондиционером и пахнущими кожей сиденьями, поехали к нотариусу, следом в единственный в городе банк переводить деньги. Довольный, что дело решилось легко, покупатель болтал ерунду про какой-то товар из Вологды и паразита Рамика, который рамсы попутал, про свадебное путешествие в Грецию, про наследников, которых непременно нарожает будущая жена. Марина его не слушала. Она попросила остановить у почтамта и отправилась звонить по межгороду. Повезло застать сына дома, мальчик даже не рассердился неурочному звонку. И минут десять терпеливо выслушивал расспросы и восклицания матери, лишь потом заторопился – дела.
Марина вернулась домой пешком, попетляла немного по жарким улицам, выстланным коврами тополиного пуха. Кое-где виднелись выгоревшие круги – не иначе, мальчишки баловались, бросали на белое зажженные спички. Подле универсама продавали свежую землянику, подле роддома счастливый папаша старательно выводил на асфальте «спасибо за дочь» и мамашки в халатиках пялились на него из окон. Через улицу Ленина прокатила веселая свадьба, водители напропалую гудели и перекрикивались, счастливая невеста высунулась в окошко и махала прохожим. Дом Культуры облепила стайка трудолюбивых рабочих – подновляли, красили, чинили выщербленные ступени, меняли отсырелые рамы. Две черные как ночь кошки развалились на солнышке во дворе, дремали, окруженные стайкой разномастных веселых котят. Бахнула тяжелая дверь, прохлада лестницы встретила последнюю жиличку старого дома. Степанычи выехали на днях, Горбаткины в прошлом месяце. Даже крысы сбежали прочь, даже ласточки вырастили птенцов и оставили гнездо на чердаке. Старый дом принадлежал ей, Марине.
Она прошлась по квартире, погладила стены, порадовалась, что не завела ни комнатных цветов, ни новой кошки. Чуть подумав, написала коротенькую записку и оставила ее на столе под тарелкой. Поглядела на лучистое колечко с голубым камнем – серебряный обруч давно врос в палец. Поклонилась на все четыре стороны и шагнула сквозь шершавую стену вперед, к морю. Сказать честно, был страх, что родная стихия отвергнет ее, но женщине и в этот раз повезло. Волны лениво набегали на камни. Им было жарко и воздуху было жарко и вода чуть слышно шипела, соприкасаясь с шершавыми спинами валунов. Пахло водорослями и йодом, откуда-то с гор долетал запах сладких белых цветов. Больше никто не стоял между Мариной и ее морем. И неважно, что алый парус оказался игрушкой в витрине. Зато осталась свобода и бескрайний колышущийся простор.
С трудом вытолкав лодку к воде, Марина села внутрь, оттолкнулась, подождала, пока волны подхватят непрочную скорлупку, и налегла на весла. Прошлое перестало иметь значение и будущего больше не существовало – только мокрое гладкое дерево под натруженными руками, только ветер в седых волосах и белые лепестки, принесенные с берега. Только секунда восхитительной, полной жизни. Вдыхая полной грудью соленый воздух, Марина не знала, куда понесет суденышко, но не сомневалась, что доплывет к верной цели. Ведь у всех морей один берег.
...В шуме ветра послышался торжествующий голос скрипки…
Journal information